Мелкие неприятности супружеской жизни (сборник). Мелкие неприятности супружеской жизни (сборник) скачать fb2 Мелкие неприятности супружеской жизни бальзак

Оноре де Бальзак (1799-1850) писал о браке на протяжении всей жизни, но два его произведения посвящены этой теме специально. "Физиология брака" (1829) - остроумный трактат о войне полов. Здесь перечислены все средства, к каким может прибегнуть муж, чтобы не стать рогоносцем. Впрочем, на перспективы брака Бальзак смотрит мрачно: рано или поздно жена все равно изменит мужу, и ему достанутся в лучшем случае "вознаграждения" в виде вкусной еды или высокой должности. "Мелкие неприятности супружеской жизни" (1846) изображают брак в другом ракурсе. Здесь Бальзак рассказывает о семейной повседневности: от нежных чувств супруги переходят к охлаждению, и счастливы лишь те пары, которые устроили себе брак вчетвером. Сам автор назвал эту книгу "гермафродитом", поскольку рассказ ведется сначала с мужской, а затем с женской точки зрения. Кроме того, книга эта - экспериментальная: Бальзак предлагает читателю самому выбирать характеристики героев и мысленно заполнять лакуны в тексте. Оба произведения...

Читать полностью

Скрыть

Мелкие неприятности супружеской жизни (сборник) - описание и краткое содержание, автор де Бальзак Оноре, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки сайт

Оноре де Бальзак (1799–1850) писал о браке на протяжении всей жизни, но два его произведения посвящены этой теме специально. «Физиология брака» (1829) – остроумный трактат о войне полов. Здесь перечислены все средства, к каким может прибегнуть муж, чтобы не стать рогоносцем. Впрочем, на перспективы брака Бальзак смотрит мрачно: рано или поздно жена все равно изменит мужу, и ему достанутся в лучшем случае «вознаграждения» в виде вкусной еды или высокой должности. «Мелкие неприятности супружеской жизни» (1846) изображают брак в другом ракурсе. Здесь Бальзак рассказывает о семейной повседневности: от нежных чувств супруги переходят к охлаждению, и счастливы лишь те пары, которые устроили себе брак вчетвером. Сам автор назвал эту книгу «гермафродитом», поскольку рассказ ведется сначала с мужской, а затем с женской точки зрения. Кроме того, книга эта – экспериментальная: Бальзак предлагает читателю самому выбирать характеристики героев и мысленно заполнять лакуны в тексте. Оба произведения публикуются в переводе и с примечаниями Веры Мильчиной, ведущего научного сотрудника ШАГИ РАНХиГС и ИВГИ РГГУ. Перевод «Физиологии брака», впервые опубликованный в 1995 году, для настоящего издания значительно переработан; перевод «Мелких неприятностей» публикуется впервые.

Из серии: Культура повседневности

* * *

компанией ЛитРес .

Физиология брака, или Эклектические размышления о радостях и горестях супружеской жизни

Посвящение

Обратите внимание на слова о «человеке выдающемся, для которого написана эта книга» (с. 101). Разве это не означает: «Для вас»?

Автор

Женщина, которая, соблазнившись названием этой книги, пожелает ее открыть, может не трудиться: и не читая, она наперед знает все, что здесь сказано. Хитроумнейшему из мужчин никогда не удастся сказать о женщинах ни столько хорошего, ни столько дурного, сколько думают о себе они сами. Если же, несмотря на мое предупреждение, какая-нибудь дама все-таки примется читать это сочинение, ей следует из деликатности удержаться от насмешек над автором, который, добровольно лишив себя права на самое лестное для художника одобрение, поместил на титульном листе своего создания что-то вроде той упреждающей надписи, какую можно узреть на дверях иных заведений: «Не для дам».

Введение

«Природой брак не предусмотрен. – Восточная семья не имеет ничего общего с семьей западной. – Человек – слуга природы, а общество – ее позднейший плод. – Законы пишутся в соответствии с нравами, нравы же меняются».

Следовательно, брак, подобно всем земным вещам, подвержен постепенному совершенствованию.

Эти слова, произнесенные Наполеоном перед Государственным советом при обсуждении Гражданского кодекса, глубоко поразили автора этой книги и, быть может, невзначай подсказали ему идею сочинения, которое он сегодня выносит на суд публики. Дело в том, что в юности ему довелось изучать французское право, и слово «адюльтер» произвело на него действие поразительное. Столь часто встречающееся в кодексе, слово это являлось воображению автора в самом мрачном окружении. Слезы, Позор, Вражда, Ужас, Тайные Преступления, Кровавые Войны, Осиротевшие Семьи, Горе – вот та свита, которая вставала перед внутренним взором автора, стоило ему прочесть сакраментальное слово АДЮЛЬТЕР! Позднее, получив доступ в самые изысканные светские гостиные, автор заметил, что суровость брачного законодательства весьма часто смягчается там Адюльтером. Он обнаружил, что число несчастливых семей существенно превосходит число семей счастливых. Наконец, он, кажется, первым обратил внимание на то, что из всех наук наука о браке – наименее разработанная. Однако то было наблюдение юноши, которое, как нередко случается, затерялось в череде его беспорядочных мыслей: так тонет камень, брошенный в воду. Впрочем, невольно автор продолжал наблюдать свет, и постепенно в его воображении сложился целый рой более или менее верных представлений о природе брачных обычаев. Законы созревания книг в душах их авторов, быть может, не менее таинственны, нежели законы произрастания трюфелей на благоуханных перигорских равнинах. Из первоначального священного ужаса, вызванного в сердце автора адюльтером, из делавшихся им по легкомыслию наблюдений в одно прекрасное утро родился замысел – весьма незначительный, но впитавший в себя некоторые авторские идеи. То была насмешка над браком: двое супругов влюблялись друг в друга через двадцать семь лет после свадьбы.

Автор извлек немалое удовольствие из сочинения маленького брачного памфлета и целую неделю с наслаждением заносил на бумагу бесчисленные мысли, связанные с этой невинной эпиграммой, – мысли невольные и нежданные. Замечание, к которому нельзя было не прислушаться, положило конец этому плетению словес. Послушавшись совета, автор возвратился к привычному беззаботному и праздному существованию. Однако первый опыт забавных изысканий не прошел даром, и семя, зароненное в ниву авторского ума, дало всходы: каждая фраза осужденного сочинения пустила корни и уподобилась ветке дерева, которая, если оставить ее зимним вечером на песке, покрывается наутро затейливыми белыми узорами, какие умеет рисовать причудник-мороз. Таким образом, набросок продолжил свое существование и дал жизнь множеству нравственных ответвлений. Словно полип, он размножался без посторонней помощи. Впечатления молодости, назойливые мысли подтверждались мельчайшими событиями последующих лет. Более того, все это множество идей упорядочилось, ожило, едва ли не обрело человеческий облик и отправилось скитаться по тем фантастическим краям, куда душа любит отпускать свое безрассудное потомство. Чем бы автор ни занимался, в душе его всегда звучал некий голос, бросавший самые язвительные замечания по адресу прелестнейших светских дам, которые танцевали, болтали или смеялись на его глазах. Как Мефистофель представлял Фаусту жуткие фигуры, собравшиеся на Брокене, так некий демон, казалось, бесцеремонно хватал автора за плечо в разгар бала и шептал: «Видишь эту обольстительную улыбку? Это улыбка ненависти». Порой демон красовался, словно капитан из старинных комедий Арди. Он кутался в расшитый пурпурный плащ и хвастал ветхой мишурой и лохмотьями былой славы, пытаясь убедить автора, что они блестят, как новенькие. Порой он разражался громким и заразительным раблезианским смехом и выводил на стенах домов слово, являющееся достойной парой прославленному «Тринк!» – единственному прорицанию, которого удалось добиться от Божественной бутылки. Порой этот литературный Трильби усаживался на кипу книг и лукаво указывал своими крючковатыми пальцами на два желтых тома, заглавие которых ослепляло взоры; когда же демону наконец удавалось привлечь к себе внимание автора, он принимался твердить отчетливо и пронзительно, словно перебирая лады гармоники: «ФИЗИОЛОГИЯ БРАКА!» Но чаще всего он являлся автору под вечер, перед сном. Нежный, словно фея, он пытался убаюкать душу порабощенного им смертного нежными речами. Столь же насмешливый, сколь и пленительный, гибкий, как женщина, и кровожадный, как тигр, он не умел ласкать, не царапая; дружба его была опаснее его ненависти. Однажды ночью он пустил в ход все свои чары, а под конец прибегнул к последнему доказательству. Он явился и сел на край постели, словно влюбленная дева, которая поначалу хранит молчание и только смотрит на обожаемого юношу горящими глазами, но в конце концов не выдерживает и изливает ему свои чувства. «Вот, – сказал он, – описание костюма, позволяющего гулять по поверхности Сены, не замочив ног. А вот – сообщение Института об одежде, позволяющей проходить сквозь пламя, не обжегшись. Неужели ты не сумеешь изобрести средство, защищающее брак от холода и зноя? Слушай! Мне известны такие сочинения, как „О способах сохранять продовольствие“, „О способах класть камины, которые не дымят“, „О способах отливать превосходные мортиры“, „О способах повязывать галстук“, „О способах резать мясо“».

– Эти мириады книг нашли своих читателей, – продолжал демон, – хотя далеко не всякий строит дома и видит цель жизни в еде, далеко не всякий обладает галстуком и камином, меж тем в брак вступают очень многие!.. Да что там говорить, гляди!..

Он указал рукою вдаль, и взорам автора предстал океан, где качались на волнах все книги, напечатанные в недавнее время. Подпрыгивали томики в восемнадцатую долю листа, булькнув, уходили на дно тома ин-октаво, всплывавшие наверх с огромным трудом, ибо кругом кишели, образуя воздушную пену, книжонки в двенадцатую и тридцать вторую долю листа. Свирепые волны терзали журналистов, наборщиков, подмастерьев, посыльных из типографий, чьи головы торчали из воды вперемешку с книгами. Туда-сюда сновали в челноках люди, которые выуживали книги из воды и отвозили их на берег высокому надменному мужчине в черном платье, сухощавому и неприступному: он воплощал в себе книгопродавцев и публику. Демон указал пальцем на расцвеченный новенькими флагами челн, мчащийся вперед на всех парусах и украшенный вместо флага афишкой; сардонически засмеявшись, он прочел пронзительным голосом: «ФИЗИОЛОГИЯ БРАКА».

Затем автор влюбился, и дьявол оставил его в покое, ибо, проникни он туда, где поселилась женщина, ему пришлось бы иметь дело с чересчур сильным противником. Несколько лет протекли в мучениях, причиняемых одной лишь любовью, и автор счел было, что вышиб клин клином. Но как-то вечером в одной из парижских гостиных, подойдя к горстке людей, собравшихся в кружок подле камина, он услышал рассказанный могильным голосом анекдот следующего содержания:

«В бытность мою в Генте там произошел следующий случай. Некая дама, уже десять лет вдовевшая, лежала на смертном одре. Трое родственников, притязавших на ее наследство, ожидали последнего вздоха больной и ни на шаг не отходили от ее постели, опасаясь, как бы она не отписала все свое состояние тамошнему бегинскому монастырю. Больная хранила молчание; казалось, она спит, и смерть медленно завладевала ее бледным онемелым лицом. Представляете ли вы эту картину: трое родственников зимней ночью бодрствуют в молчании возле постели больной? Сиделка качает головой, а врач, с тревогой сознавая, что спасения нет, одной рукой берется за шляпу, а другой делает родственникам знак, как бы говорящий: „Мои услуги вам больше не потребуются“. В торжественной тишине слышно, как за окном глухо завывает вьюга и хлопают на ветру ставни. Самый молодой из наследников прикрыл стоящую у постели свечу, дабы свет не резал глаза умирающей, так что ложе ее тонуло в полумраке, а лицо желтело на подушке, словно скверно позолоченная фигура Христа на потускневшем серебряном распятии. Итак, темную комнату, где должна была произойти развязка драмы, освещало лишь зыбкое голубоватое пламя искрящегося очага. Ускорила развязку головешка, внезапно скатившаяся на пол. Услыхав ее стук, больная внезапно садится на постели и раскрывает глаза, горящие, как у кошки; все, кто был в комнате, взирают на нее с изумлением. Она пристально смотрит на катящуюся головешку, а затем, прежде чем родные успевают опомниться, в каком-то нервическом припадке вскакивает с кровати, хватает щипцы и швыряет головешку обратно в камин. Тут сиделка, врач, наследники бросаются к больной, подхватывают ее под руки, опускают на постель, подкладывают ей под голову подушку; не проходит и десяти минут, как она умирает, так и не оторвав глаз от того кусочка паркета, куда упала головешка. Не успела графиня Ван-Острум испустить дух, как трое наследников недоверчиво взглянули друг на друга и, напрочь забыв о тетушке, впились глазами в таинственную половицу. Наследники были бельгийцы, а значит, умели мгновенно подсчитывать свои выгоды. Обменявшись шепотом несколькими словами, они условились, что ни один из них не покинет теткиной спальни. Лакея послали за плотником. Как трепетали три родственные души, когда их обладатели, склонившись над роскошным паркетом, следили за действиями мальчишки-подмастерья, вонзившего в дерево свою стамеску. Половица треснула. „Тетушка шевельнулась!“ – вскрикнул самый юный из наследников. „Нет, это просто игра света“, – отвечал самый старший, приглядывавший разом и за кладом, и за покойницей. Безутешные родственники обнаружили под паркетом, точно в том месте, куда упала головешка, некий предмет, тщательно скрытый слоем гипса. „Действуйте!..“ – сказал старший наследник. Стамеска подмастерья поддела гипс, и на свет божий явился человеческий череп, в котором – не помню уж, по каким приметам, – наследники узнали графа, скончавшегося, как было известно всему городу, на острове Ява и горячо оплаканного скорбной вдовой».

Рассказчик, поведавший нам эту старую историю, был высокий и сухощавый брюнет с рыжеватыми глазами, в котором автору почудилось отдаленное сходство с тем демоном, что некогда так сильно терзал его, однако раздвоенных копыт у незнакомца не имелось. Внезапно слух автора поразило слово Адюльтер, а перед его внутренним взором предстал весь тот зловещий кортеж, что сопровождал в прежние времена эти знаменательные слоги.

С тех пор призрак ненаписанного сочинения вновь принялся неотступно преследовать автора; не было в его жизни поры, когда бы ему так сильно досаждали вздорные мысли о роковом предмете этой книги. Впрочем, он мужественно противился демону, хотя тот увязывал самые незначительные события жизни автора с этим неведомым творением и, словно в насмешку, уподоблялся таможенному чиновнику и накладывал повсюду свою пломбу.

Несколько дней спустя автору довелось беседовать с двумя очаровательными особами женского пола. Первая была некогда одной из самых добросердечных и остроумных дам при дворе Наполеона. Достигнув при Империи весьма высокого положения, она с наступлением Реставрации потеряла все, что имела, и зажила отшельницей. Вторая, юная и прекрасная, пользовалась в пору нашей беседы огромным успехом в парижском свете. Дамы дружили, ибо первой исполнилось сорок, второй – двадцать два, и они редко оказывались соперницами. Одну из них присутствие автора ничуть не смущало, другая угадала его намерения, поэтому они с полной откровенностью продолжали при нем обсуждать свои женские дела.

– Замечали ли вы, дорогая моя, что женщины, как правило, любят только глупцов?

– Что вы говорите, герцогиня! Отчего же в таком случае они вечно питают отвращение к своим мужьям?

(«Да ведь это сущее тиранство! – подумал автор. – Теперь, стало быть, дьявол нацепил чепец?»)

– Нет, моя дорогая, я не шучу, – продолжала герцогиня, – больше того, хладнокровно вглядываясь в тех мужчин, с которыми зналась некогда я сама, я содрогаюсь. Ум всегда ранит нас своим блеском, человек острого ума нас пугает; если же человек этот горд, он не станет нас ревновать, а значит, не сумеет нам понравиться. Наконец, нам, пожалуй, приятнее возвышать мужчину до себя, нежели самим подниматься до него… Человек талантливый разделит с нами свои победы, зато глупец доставит нам наслаждение, поэтому нам приятнее слышать, как о нашем избраннике говорят: «До чего красив!» – нежели знать, что его избрали в Академию.

– Довольно, герцогиня! Вы меня пугаете.

Перебрав всех любовников, сведших с ума ее знакомых дам, юная кокетка не обнаружила среди них ни одного умного человека.

– Однако, клянусь добродетелью, – сказала она, – их мужья – люди куда более достойные…

– Но ведь они мужья! – важно ответствовала герцогиня.

– Разумеется, – засмеялась герцогиня. – И ярость, какую испытывают иные дамы против своих товарок, имевших несчастье доставить себе счастье и завести любовника, доказывает, как тяготит бедняжек их целомудрие. Одна уже давно сделалась бы Лаисой, не останавливай ее страх перед дьяволом, другая добродетельна исключительно благодаря своей бесчувственности, третья – из-за глупости ее первого любовника, четвертая…

Автор пресек этот поток разоблачений, поведав дамам о своем неотвязном желании сочинить книгу о браке; дамы улыбнулись и обещали ему не скупиться на советы. Та, что помоложе, весело внесла свой первый пай, посулив доказать математически, что женщины безупречной добродетели существуют только в воображении.

Знакомя вас с биографией собственного сочинения, автор руководствуется отнюдь не мелким тщеславием. Он излагает факты, достойные послужить вкладом в историю человеческой мысли и способные, без сомнения, прояснить суть самой книги. Некоторым анатомам мысли, быть может, небесполезно узнать, что душа – женщина. Поэтому, пока автор запрещал себе думать о книге, которую ему предстояло написать, фрагменты ее являлись ему повсюду. Одну страницу находил он у постели больного, другую – на канапе в будуаре. Взгляды женщин, уносящихся в вихре вальса, подсказывали ему новые идеи; жест или слово питали его высокомерный ум. Но в тот день, когда он сказал себе: «Что ж! Я напишу это сочинение, которое меня преследует!..» – все исчезло; подобно трем бельгийцам, на месте клада автор обнаружил скелет.

На смену демону-искусителю явилась особа кроткая и бледная, добродушная и обходительная, остерегающаяся прибегать к болезненным уколам критики. Она была щедрее на слова, нежели на мысли и, кажется, боялась шума. Быть может, то был гений, вдохновляющий почтенных депутатов центра.

– Не лучше ли, – говорила она, – оставить вещи, как они есть? Разве все обстоит так уж скверно? В брак следует верить так же свято, как в бессмертие души, а уж ваша-то книга наверняка не послужит прославлению семейного счастья. Вдобавок вы того и гляди станете судить о семейной жизни на примере тысячи парижских супружеских пар, а ведь они – не что иное, как исключения. Быть может, вы встретите мужей, согласных предать в вашу власть своих жен, но ни один сын не согласится предать вам свою мать… Найдутся люди, которые, оскорбившись вашими взглядами, заподозрят вас в безнравственности и злонамеренности. Одним словом, касаться общественных язв дозволено только королям или по крайней мере первым консулам.

Хотя Разум явился автору в приятнейшем из обличий, автор не внял его советам; ведь вдалеке сумасбродство размахивало гремушкой Панурга, и автору очень хотелось завладеть ею; однако, когда он за нее взялся, оказалось, что она тяжелее палицы Геркулеса; к тому же по воле медонского кюре юноше, ценящему хорошие перчатки куда выше хорошей книги, доступ к этой гремушке заказан.

– Увы, сударыня, вознаградите ли вы меня за все те проклятия, какие он навлечет на мою голову?

Она жестом выразила сомнение, к которому автор отнесся весьма беспечно.

– Неужели вы колеблетесь? – продолжала она. – Опубликуйте то, что написали, не бойтесь. Нынче в книгах покрой ценится куда выше материи.

Хотя автор был не более чем секретарем двух дам, все же, приводя в порядок их наблюдения, он потратил немало сил. Для создания книги о браке оставалось, пожалуй, сделать одну-единственную вещь – собрать воедино то, о чем все думают, но никто не говорит; однако, завершив подобный труд, человек, думающий как все, рискует не понравиться никому! Впрочем, эклектизм этого труда, возможно, спасет его. Насмешничая, автор попытался сообщить читателям несколько утешительных идей. Он неустанно тщился отыскать в человеческой душе неведомые струны. Отстаивая интересы самые материальные, оценивая или осуждая их, он, быть может, указал людям не один источник наслаждений умственных. Однако автор не настолько глуп и самонадеян, чтобы утверждать, будто все его шутки равно изысканны; просто-напросто, уповая на многообразие умов, он рассчитывает снискать столько же порицаний, сколько и похвал. Предмет его рассуждений так серьезен, что он постоянно старался анекдотизировать повествование, ибо сегодня анекдоты – верительные грамоты любой морали и противуснотворная составляющая любой книги. Что же касается «Физиологии брака», суть которой – наблюдения и анализ, ее автору было невозможно не утомить читателя поучениями писателя. А ведь это, как прекрасно знает автор, – страшнейшая из всех бед, какие грозят сочинителю. Вот почему, трудясь над своим пространным исследованием, автор заботился о том, чтобы время от времени давать читателю роздых. Подобный способ повествования освящен литератором, создавшим труд о вкусе, близкий к тому, который автор написал о браке, – труд, откуда автор позволил себе заимствовать несколько строк, содержащих мысль, общую для обеих книг. Он желал таким образом отдать дать уважения предшественнику, который умер, едва успев насладиться выпавшим на его долю успехом.

«Когда я пишу и говорю о себе в единственном числе, я словно бы завязываю с читателем разговор, я даю ему возможность исследовать, спорить, сомневаться и даже смеяться, но стоит мне вооружиться грозным МЫ, как я начинаю проповедовать, а читателю остается лишь повиноваться» (Брийа-Саварен. Предисловие к «Физиологии вкуса»).

5 декабря 1829 года

Часть первая

Общие положения

Дидро. Добавление к «Путешествию Бугенвиля»

Размышление I

Тема

Физиология, чего ты хочешь от меня?

Хочешь ли ты доказать, что супружеские узы соединяют на всю жизнь мужчину и женщину, не знающих друг друга?

Что цель жизни – страсть, а никакой страсти не устоять против брака?

Что брак – установление, необходимое для поддержания порядка в обществе, но противное законам природы?

Что, несмотря на все его изъяны, брак – первый источник собственности?

Что он предоставляет правительствам бесчисленное множество залогов их прочности?

Что в союзе двух существ, решившихся вместе сносить тяготы жизни, есть нечто трогательное?

Что в зрелище двух воль, движимых одной мыслью, есть нечто смешное?

Что с женщиной, вступившей в брак, обходятся как с рабыней?

Что на свете нет браков совершенно счастливых?

Что брак чреват страшными преступлениями, многие из которых мы даже не в силах вообразить?

Что верности не существует; во всяком случае, мужчины на нее не способны?

Что, проведя расследование, можно было бы выяснить, насколько больше передача имущества по наследству сулит хлопот, чем выгод?

Что адюльтер приносит больше зла, чем брак – добра?

Что женщины изменяют мужчинам с самого начала человеческой истории, но эта цепь обманов не смогла разрушить институт брака?

Что законы любви связуют двоих так крепко, что никакому человеческому закону не под силу их разлучить?

Что наряду с браками, заключенными в мэрии, существуют браки, зиждущиеся на зове природы, на пленительном сходстве или решительном несходстве мыслей, а также на телесном влечении, и что, стало быть, небо и земля постоянно противоречат одно другому?

Что встречаются мужья высокого роста и великого ума, чьи жены изменяют им с любовниками низкорослыми, уродливыми и безмозглыми?

Ответ на каждый из этих вопросов мог бы составить отдельную книгу, однако книги уже написаны, а вопросы встают перед людьми вновь и вновь.

Откроешь ли ты мне новые принципы? Станешь ли расхваливать общность жен? Ликург и иные греческие племена, татары и дикари испробовали этот способ.

Или ты полагаешь, что женщин следует держать взаперти? Турки прежде поступали именно так, а нынче начинают предоставлять своим подругам свободу.

Быть может, ты скажешь, что дочерей надобно выдавать замуж без приданого и без права наследовать состояние родителей?.. Английские литераторы и моралисты доказали, что это, наряду с разводом, самое верное основание счастливых браков.

А может быть, ты убеждена, что каждой семье необходима своя Агарь? Но для этого нет нужды менять законы. Статья Кодекса, грозящая жене карами за измену мужу в любой точке земного шара и осуждающая мужа, лишь если наложница живет с ним под одной крышей, негласно поощряет мужчин заводить себе любовниц вне дома.

Санчес рассмотрел все возможные нарушения брачных устоев; больше того, он обсудил законность и уместность каждого удовольствия, исчислил все нравственные, религиозные, плотские обязанности супругов; одним словом, если издать его фолиант, озаглавленный «Dе Matrimonio», форматом ин-октаво, получится добрая дюжина томов.

Куча правоведов в куче трактатов рассмотрела всяческие юридические тонкости, связанные с институтом брака. Существуют даже сочинения, посвященные освидетельствованию пригодности супругов к исполнению супружеских обязанностей.

Легионы врачей произвели на свет легионы книг о браке в его отношении к хирургии и медицине.

Следовательно, в девятнадцатом столетии «Физиология брака» обречена быть либо посредственной компиляцией, либо сочинением глупца, написанным для других глупцов: дряхлые священники, вооружившись золочеными весами, взвесили на них малейшие прегрешения; дряхлые правоведы, нацепив очки, разделили эти прегрешения на виды и подвиды; дряхлые врачи, взявшись за скальпель, разбередили с его помощью все мыслимые раны; дряхлые судьи, взгромоздившись на свои седалища, рассмотрели все неисправимые пороки; целые поколения испустили крик радости или горя; каждый век подал свой голос; Святой Дух, поэты и прозаики взяли на заметку все, от Евы до Троянской войны, от Елены до госпожи де Ментенон, от супруги Людовика XIV до Современницы.

Чего же ты хочешь от меня, Физиология?

Не хочешь ли ты, часом, порадовать меня более или менее мастерскими картинами, призванными доказать, что мужчина женится:

из Амбициозности… впрочем, это всем известно;

из Бережливости – желая положить конец тяжбе;

из Веры, что жизнь прошла и пора поставить точку;

из Глупости, как юнец, наконец-то вырвавшийся из коллежа;

из Духа противоречия, как лорд Байрон;

из Естественного стремления выполнить волю покойного дядюшки, завещавшего племяннику в придачу к состоянию еще и невесту;

из Жизненной мудрости – что и по сей день случается с доктринерами;

из Злости на неверную любовницу;

из Истовой набожности, как герцог де Сент-Эньян, не желавший погрязать в грехе;

из Корысти – от нее не свободен, пожалуй, ни один брак;

из Любви – дабы навсегда от нее излечиться;

из Макиавеллизма – дабы незамедлительно завладеть имуществом старухи;

из Необходимости дать имя нашему сыну;

из Опасения остаться в одиночестве по причине своего уродства;

из Признательности – при этом отдавая куда больше, чем получил;

из Разочарования в прелестях холостяцкой жизни;

из Скудоумия – без этого не обходится;

из Турецкой обстоятельности;

из Уважения к обычаям предков;

из Филантропических побуждений, дабы вырвать девушку из рук матери-тиранки;

из Хитрости, дабы ваше состояние не досталось алчным родственникам;

из Честолюбия, как Жорж Данден;

из Щепетильности, ибо барышня не устояла.

(Желающие могут без труда приискать употребление оставшимся буквам алфавита.)

Впрочем, все перечисленные случаи уже описаны в тридцати тысячах комедий и в сотне тысяч романов.

Физиология, спрашиваю тебя в третий и последний раз, чего ты хочешь от меня?

Дело-то ведь избитое, как уличная мостовая, привычное, как скрещение дорог. Мы знаем о браке куда больше, чем о евангельском Варавве; все древние идеи, с ним связанные, обсуждаются в литературе испокон веков, и нет такого полезного совета и такого вздорного проекта, которые не нашли бы своего автора, типографа, книгопродавца и читателя.

Позвольте мне сказать вам, по примеру нашего общего учителя Рабле: «Сохрани вас Господи и помилуй, добрые люди! Где вы? Я вас не вижу. Дайте-ка я нос оседлаю очками. А-а! Теперь я вас вижу. Все ли в добром здравии – вы сами, ваши супруги, ваши детки, ваши родственники и домочадцы? Хорошо, отлично, рад за вас».

Но я пишу не для вас. Коль скоро у вас взрослые дети, с вами все ясно.

«Добрые люди, достославные пьяницы и вы, досточтимые подагрики, и вы, неутомимые пенкосниматели, и вы, ядреные молодцы, которые пантагрюэлизируете дни напролет, и держите взаперти хорошеньких птичек, и не пропускаете ни третьего, ни шестого, ни девятого часа, ни вечерни, ни повечерия, и ничего не пронесете мимо рта и впредь».

Физиология обращена не к вам, вы ведь не женаты. Аминь!

«Вы, чертовы капюшонники, неповоротливые святоши, распутные ханжи, портящие воздух коты и прочие особы, напялившие для обмана добрых людей маскарадное платье!.. – прочь с дороги, осади назад! чтоб вашего духу здесь не было, безмозглые твари!.. Убирайтесь ко всем чертям! Клянусь дьяволом, неужели вы еще здесь?»

Пожалуй, со мной останутся только добрые души, любящие посмеяться. Не те плаксы, которые чуть что бросаются топиться в стихах и в прозе, которые воспевают болезни в одах, сонетах и размышлениях, не бесчисленные мечтатели-пустозвоны, но немногие древние пантагрюэлисты, которые долго не раздумывают, если представляется возможность выпить и посмеяться, которым по нраву рассуждения Рабле о горохе в сале, cum commentо, и о достоинствах гульфиков, люди премудрые, стремительные в гоне, бесстрашные в хватке и уважающие лакомые книги.

С тех пор как правительство изыскало способ взимать с нас налоги в полтораста миллионов, смеяться над правительством уже нет мочи. Папцы и епископцы, священцы и священницы еще не так сильно разбогатели, чтобы мы могли выпивать у них; одна надежда, что святой Михаил, прогнавший дьявола с небес, вспомнит о нас, вот тогда того и гляди будет и на нашей улице праздник! Пока же единственным предметом для смеха остается во Франции брак. Последователи Панурга, не надобно мне иных читателей, кроме вас. Вы умеете вовремя взяться за книгу и вовремя ее отбросить, умеете радоваться жизни, понимать все с полуслова и высасывать из кости капельку мозга.

Люди, рассматривающие все в микроскоп, видящие не дальше собственного носа, одним словом, цензоры – все ли они сказали, все ли обозрели? Произнесли ли они свой приговор книге о браке, которую так же невозможно написать, как невозможно склеить разбитый вдребезги кувшин?

– Да, мэтр-сумасброд. Как ни крути, а из брака не выйдет ничего иного, кроме наслаждения для холостяков и хлопот для мужей. Это правило вечно. Испиши хоть миллион страниц, другого не придумаешь.

И все же вот мое первое утверждение: брак – война не на жизнь, а на смерть, перед началом которой супруги испрашивают благословения у Неба, ибо вечно любить друг друга – дерзновеннейшее из предприятий; тотчас вслед за молениями разражается битва, и победа, то есть свобода, достается тому, кто более ловок.

Допустим. Но что же тут нового?

Дело вот в чем: я обращаюсь к мужьям прежним и нынешним, к тем, кто, выходя из церкви или из ратуши, льстит себя надеждой, что их жены будут принадлежать им одним, к тем, кто, повинуясь неописуемому эгоизму либо неизъяснимому чувству, говорит при виде чужих несчастий: «Со мной этого не случится!»

Я обращаюсь к морякам, которые, не раз бывши свидетелями кораблекрушений, снова и снова пускаются в плавание, к тем холостякам, которые осмеливаются вступать в брак, хотя им не раз доводилось губить добродетель чужих жен. Вот, например, история вечно новая и вечно древняя!

Юноша, а может быть, и старик, влюбленный, а может быть, и нет, только что подписавший брачный контракт и выправивший в мэрии все бумаги, по всем законам земным и небесным получает в жены юную девушку с пышными кудрями, черными влажными глазами, маленькими ножками, прелестными тонкими пальчиками, алыми губками и зубками цвета слоновой кости, прекрасно сложенную, трепетную, аппетитную и обольстительную, белоснежную, словно лилия, блистающую всеми мыслимыми красотами: ее опущенные долу ресницы подобны короне ломбардских королей, ее лицо свежо, как венчик белой камелии, и румяно, как лепестки красной; девственные ланиты ее покрыты едва заметным пушком, словно нежный, только что созревший персик; под светлой кожей бежит по голубым венам жаркая кровь; она жаждет жизни и дарует жизнь; вся она – радость и любовь, прелесть и наивность. Она любит своего супруга или по крайней мере полагает, что любит…

Влюбленный муж клянется в сердце своем: «Эти глаза будут смотреть на одного меня, эти робкие уста будут говорить о любви одному мне, эта нежная рука будет одарять заветными сокровищами сладострастия лишь меня одного, эта грудь будет вздыматься лишь при звуках моего голоса, эта спящая душа очнется лишь по моему велению; лишь мне дозволено будет запускать пальцы в эти шелковистые пряди, лишь я смогу в беспамятстве гладить эту трепетную головку. Я заставлю Смерть бодрствовать подле моего изголовья и преграждать чужакам-грабителям доступ к моему брачному ложу; сей трон страсти потонет в крови – либо в крови безрассудных наглецов, либо в моей собственной. Покой, честь, блаженство, отеческая привязанность, благополучие моих детей – все зависит от неприступности моей опочивальни, и я буду защищать ее, как защищает львица своих детенышей. Горе тому, кто вторгнется в мое логово!»

Ну что ж, храбрый атлет, мы рукоплещем твоей решимости. До сей поры ни один геометр не осмелился нанести долготы и широты на карту супружеского моря. Многоопытные мужья не дерзнули обозначить мели, рифы, подводные камни, бризы и муссоны, линию берега и подводные течения, погубившие их суда, – так стыдились они постигшего их крушения. Женатым странникам недоставало путеводителя, компаса… их призвана заменить эта книга.

Не говоря уже о бакалейщиках и суконщиках, существует множество людей, которым недосуг вникать в скрытые побуждения, движущие их женами; предложить им подробную классификацию всех секретов брака – долг человеколюбия; хорошо составленное оглавление позволит им постигать движения сердца их жен, подобно тому как таблица логарифмов позволяет им перемножать числа.

Итак, что скажете? Разве можете вы не признать, что помешать женам обманывать мужей – предприятие неслыханное, за которое не отважился еще взяться ни один философ? Разве это не всем комедиям комедия? Разве это не другое speculum vitae humanae? Долой вздорные вопросы, которым мы в этом Размышлении произнесли справедливый приговор. Сегодня в морали, как и в точных науках, потребны факты, наблюдения. Мы их представим.

Для начала вникнем в истинное положение дел, взвесим силы обеих сторон. Прежде чем снабдить нашего воображаемого победителя оружием, подсчитаем число его врагов, тех казаков, которые мечтают завоевать его родной уголок.

Плыви с нами, кто хочет, смейся, кто может. Сняться с якоря, поднять паруса! Вы знаете исходную точку. Это – великое преимущество нашей книги перед многими другими.

Что же до нашей прихоти, заставляющей нас смеяться плача и плакать смеясь, подобно тому как божественный Рабле пил, когда ел, и ел, когда пил; что же до нашей мании соединять на одной странице Гераклита с Демокритом, писать, не заботясь ни о слоге, ни о смысле… если кому-то из членов экипажа это не по нраву, долой с корабля всю эту братию: стариков, чьи мозги заплыли жиром, классиков, не вышедших из пелен, романтиков, закутанных в саван, – и полный вперед!

Изгнанные, возможно, поставят нам в вину, что мы уподобляемся людям, которые с радостным видом заявляют: «Я расскажу вам анекдот, над которым вы посмеетесь вволю!..» Ничего подобного: брак – дело нешуточное! Разве вы не догадались, что мы смотрим на брак как на легкое недомогание, от которого никто не защищен, и что книга наша – ученый труд, посвященный этой болезни?

– Однако вы с вашим кораблем или вашей книгой напоминаете тех кучеров, которые, отъезжая от станции, вовсю хлопают кнутом только потому, что везут англичан. Не успеете вы проскакать во весь опор и половину лье, как уже остановитесь подтянуть постромки или дать роздых лошадям. К чему трубить в трубы, еще не одержав победы?

– Эх, дражайшие пантагрюэлисты, нынче, чтобы добиться успеха, довольно притязать на него; а поскольку, возможно, великие творения в конечном счете суть не что иное, как незначительные идеи, облеченные в пространные фразы, я не понимаю, отчего бы мне не обзавестись лаврами, хотя бы для того, чтобы украсить соленые окорока, под которые так славно пропустить стаканчик!.. Минуточку, капитан! Прежде чем пуститься в плавание, дадим одно маленькое определение.

Читатели, поскольку на страницах этой книги, как и в светских гостиных, вы будете время от времени сталкиваться со словами «добродетель» и «добродетельная женщина», условимся об их значении: добродетелью мы называем ту покладистость, с которой жена скрепя сердце отдает это сердце мужу; исключения составляют редкие случаи, когда этому слову придается общеупотребительный смысл; отличить одно от другого читателям поможет природная сообразительность.

Размышление II

Брачная статистика

Вот уже два десятка лет, как власти стараются определить, сколько гектаров французской земли занято лесами, сколько – лугами и виноградниками, сколько оставлено под паром. Ученые мужи пошли дальше: они пожелали узнать число животных той или иной породы. Больше того, они подсчитали кубометры дров, килограммы говядины, литры вина, число яблок и яиц, истребляемых парижанами. Но ни честь тех мужчин, что уже вступили в брак, ни интересы тех, кто только готовится это сделать, ни мораль и совершенствование человеческих установлений еще не побудили ни одного статистика заняться подсчетом числа населяющих Францию порядочных женщин. Как! Французское министерство сможет при необходимости сообщить, каким количеством солдат и шпионов, чиновников и школьников оно располагает, но спросите его о добродетельных женщинах… и что же? Если французскому королю явится шальная мысль искать августейшую супругу среди своих подданных, министры не сумеют даже указать ему общее число белых овечек, из которых он мог бы ее выбрать; придется учреждать какой-нибудь конкурс добродетели, а это просто смешно.

Неужели не только политике, но и нравственности нам следует учиться у древних? Из истории известно, что Артаксеркс, пожелав взять жену из числа дочерей Персии, выбрал Эсфирь, самую добродетельную и самую прекрасную. Следовательно, его министры знали способ снимать сливки с подданных. К несчастью, Библия, столь ясно толкующая обо всех вопросах супружеской жизни, не дает нам никаких наставлений касательно выбора жены.

Попробуем восполнить пробелы, оставленные государственными чиновниками, и произвести перепись женского населения Франции. Мы обращаемся ко всем, кто печется об общественной нравственности, и просим их быть нашими судьями. Мы постараемся выказать в подсчетах довольно великодушия, а в рассуждениях – довольно точности, чтобы все читатели согласились с результатами наших исследований.

Считается, что во Франции примерно тридцать миллионов жителей.

Иные естествоиспытатели уверяют, что женщин на свете больше, чем мужчин, однако, поскольку многие статистики придерживаются противоположного мнения, положим, что женщин во Франции пятнадцать миллионов.

Прежде всего исключим из названного числа примерно девять миллионов созданий, которые на первый взгляд очень похожи на женщин, но которых по здравом размышлении придется сбросить со счетов.

Объяснимся.

Естествоиспытатели полагают, что человек – один-единственный вид, входящий в семейство Двуруких, как то и указано на странице 16 «Аналитической зоологии» Дюмериля; только Бори Сен-Венсан счел нужным, полноты ради, прибавить к этому виду еще один – Орангутанга.

Если зоологи видят в нас не более чем млекопитающее, у которого имеются тридцать два позвонка, подъязычная кость и больше извилин в полушариях мозга, чем у любого другого существа; если для них все различия между людьми объясняются воздействием климата, породившим пятнадцать разновидностей этой особи, научные названия которых я не считаю нужным перечислять, то творец Физиологии вправе сам делить людей на виды и подвиды в соответствии с их умственными способностями, нравственными свойствами и имущественным положением.

Так вот, девять миллионов существ, о которых мы говорим, на первый взгляд совершенно схожи с человеком, как его описывают зоологи: у них есть подъязычная кость, клювовидный и плечевой отростки лопатки, а также скуловая дуга, поэтому господа зоологи имеют полное право причислить их к разряду Двуруких, но вот увидеть в них женщин – на это автор нашей Физиологии не согласится ни за что на свете.

Для нас и для тех, кому предназначена эта книга, женщина – редкая разновидность человеческого рода, физиологические свойства которой мы вам сейчас назовем.

Женщина в нашем понимании – плод особых стараний мужчин, не пожалевших на усовершенствование ее породы ни золота, ни нравственного тепла цивилизации. Первый отличительный признак женщины – белизна, нежность и шелковистость кожи. Женщина чрезвычайно чистоплотна. Пальцам ее подобает касаться лишь предметов мягких, пушистых, благоуханных. Подобно горностаю, она способна умереть от горя, если кто-то запятнает ее белые одежды. Она обожает расчесывать свои кудри и опрыскивать их духами, аромат которых пьянит и дурманит, холить свои розовые ноготки и придавать им миндалевидную форму, как можно чаще совершать омовения, погружая свое хрупкое тело в воду. Ночью она может покоиться лишь на мягчайших пуховиках, днем – лишь на диванах, набитых волосом, причем излюбленное ее положение – горизонтальное. Голос у нее трогательный и нежный, движения исполнены изящества. Разговаривает она с изумительной непринужденностью. Она не занимается никаким тяжелым трудом и тем не менее, несмотря на внешнюю слабость, на удивление легко сносит иное бремя. Она боится солнца и защищает себя от его лучей с помощью самых хитроумных приспособлений. Ходить для нее – тяжелый труд; ест ли она что-нибудь? это загадка; отправляет ли какие-нибудь иные потребности? это тайна. Бесконечно любопытная, она легко покоряется всякому, кто сумеет скрыть от нее самый мелкий пустяк, ибо ум ее нуждается в поисках неведомого. Ее религия – любовь; она помышляет лишь о том, как понравиться своему возлюбленному. Быть любимой – цель всех ее поступков, возбуждать желание – цель всех ее жестов. Поэтому она вечно ищет способов блеснуть; она может существовать лишь в атмосфере изящества и элегантности; для нее юная индианка прядет невесомый пух тибетских коз, для нее Тарар ткет воздушные покрывала, для нее брюссельские мастерицы плетут чистейшие и тончайшие кружева, визапурские искатели драгоценностей похищают из недр земли сверкающие каменья, а севрские умельцы золотят белый фарфор. Днем и ночью она мечтает о новых украшениях, неусыпно следит за тем, чтобы платья ее были накрахмалены, а косынки наброшены изящно. Незнакомцам, чьи почести ей льстят, чьи желания ее чаруют, пусть даже незнакомцы эти ей глубоко безразличны, она является во всем блеске своей красоты и свежести. Часы, не занятые попечениями о собственной внешности и утехами сладострастия, она посвящает пению мелодичнейших арий: для нее композиторы Франции и Италии сочинили пленительнейшие из концертов, а неаполитанские музыканты запечатлели в музыке струн гармонию души. Говоря короче, такая женщина – царица мира и рабыня желания. Она опасается замужества, ибо оно может испортить талию, но соглашается на него, ибо оно сулит счастье. Детей она рожает по чистой случайности, а когда они вырастают, прячет их от света.

Разве перечисленные нами свойства, выбранные наугад из тысячи других, присущи тем созданиям, чьи руки черны, как у обезьян, а дубленые щеки напоминают пергаменты старинного парижского парламента; тем, чье лицо выжжено солнцем, а шея морщиниста, как у индюка; тем, кто носит лохмотья, чей голос хрипл, ум ничтожен, запах невыносим; тем, кто мечтает лишь о куске хлеба, кто, не разгибая спины, мотыжит, боронит, ворошит сено, подбирает колоски, убирает хлеб, замешивает тесто, треплет пеньку; тем, кто живет в норах, едва прикрытых соломой, вперемешку со скотом, детьми и мужчинами; тем, наконец, кому не важно, от кого рожать детей? Единственное призвание этих существ – произвести на свет как можно больше сыновей и дочерей, обреченных влачить жизнь в нищете; что же до любви, она для них если и не труд, подобный полевым работам, то всегда – предмет торга.

Увы! если на свете есть лавочницы, которые проводят дни между сальной свечкой и сахарной головой, фермерши, которые доят коров, страдалицы, которые трудятся на фабриках или, словно вьючные животные, бредут по дорогам с корзинами, мотыгами и лотками; если, к несчастью, есть на свете целая толпа пошлых созданий, для которых жизнь души, блага образования, восхитительные сердечные бури – недостижимый рай, то сочинитель Физиологии не может не отнести их всех к разряду орангутангов, пусть даже природа даровала им подъязычную кость, клювовидный отросток лопатки и тридцать два позвонка! Мы пишем эту книгу лишь для людей праздных, для тех, у кого есть время и желание любить, для богачей, приобретших в свою собственность пылкие страсти, для умов, монопольно владеющих химерами. Да будет проклято все, что не животворится мыслью! Крикнем «ракá!» и даже «ракалия» всем, кто не горяч, не юн, не красив и не страстен. Таким образом мы выскажем вслух тайные чувства филантропов, умеющих читать и ездящих в карете. Разумеется, сборщик налогов, чиновник, законодатель и священник видят в наших девяти миллионах отверженных женского пола налогоплательщиц, просительниц, подданных и паству, однако человек чувствующий, философ из будуара, хоть и не прочь отведать булочку, испеченную этими созданиями, не включит их, как мы уже сказали, в разряд Женщин. Женщинами такой философ почитает лишь тех особ, что могут внушить любовь; достойными внимания – лишь тех особ, которым тщательное воспитание сообщило священную способность мыслить, а праздная жизнь изострила воображение; наконец, подлинно живыми – лишь тех особ, чья душа ищет в любви наслаждений не только физических, но и духовных.

Заметим, однако, что девять миллионов парий женского пола то и дело производят на свет крестьяночек, которые, по странной случайности, вырастают прекрасными, как ангелы; красотки эти поселяются в Париже и других больших городах, где иные из них в конце концов превращаются в светских дам; впрочем, на две-три тысячи этих избранниц приходятся сотни тысяч других, чей удел – быть служанками либо предаваться мерзостному разврату. Все же мы включим деревенских маркиз де Помпадур в число женской половины общества.

Наш первый подсчет исходит из данных статистики, согласно которым Францию населяют восемнадцать миллионов бедняков, десять миллионов людей зажиточных и два миллиона богачей.

Итак, во Франции найдется всего шесть миллионов женщин, на которых мужчины, умеющие чувствовать, обращают, обращали и будут обращать внимание.

Взглянем на это избранное общество глазами философа. Мы вправе с большой долей вероятности предположить, что супруги, прожившие бок о бок два десятка лет, могут спать спокойно, не опасаясь, что их семейный покой нарушат преступная страсть и постыдное обвинение в прелюбодеянии. Поэтому из шести миллионов женщин следует вычесть примерно два миллиона дам, которые в высшей степени любезны, ибо успели к сорока годам узнать, что такое свет, но не способны взволновать ничье сердце и, следовательно, не подлежат нашему рассмотрению. Если, несмотря на всю свою любезность, эти дамы имеют несчастье не привлекать ничьего внимания, ими овладевает скука; они посвящают себя религии, кошечкам и собачкам и не оскорбляют своими прихотями никого, кроме Господа.

Согласно подсчетам Бюро долгот, мы обязаны вычесть из общего числа женщин два миллиона чертовски хорошеньких маленьких девочек; постигая азы жизни, они в невинности своей играют с мальчишками, не подозревая, что юные «суплуги», вызывающие сегодня их смех, завтра заставят их проливать слезы.

В результате всех предыдущих вычетов мы получаем цифру в два миллиона; какой рассудительный читатель не согласится, что на это число женщин приходится никак не меньше сотни тысяч бедняжек горбатых, некрасивых, чахоточных, рахитичных, больных, слепых, увечных, небогатых, хотя и превосходно воспитанных и по всем этим причинам остающихся в девицах, а вследствие этого ничем не оскорбляющих священные законы брака?

А разве станет кто-нибудь спорить с нами, если мы скажем, что еще четыреста тысяч девиц поступают в общину Святой Камиллы, делаются монахинями, сестрами милосердия, гувернантками, компаньонками и проч.? К этому священному воинству мы приплюсуем тех юных особ, что уже слишком великовозрастны, чтобы играть с мальчишками, но еще слишком молоды для того, чтобы обзавестись венками из флердоранжа; число этих барышень точно определить невозможно.

Наконец, теперь, когда в горниле нашем осталось полтора миллиона женщин, мы вычтем из этого числа еще пятьсот тысяч; столько, по нашему мнению, живет во Франции дочерей Ваала, услаждающих досуг людей не слишком разборчивых. Больше того, не боясь, что содержанки, модистки, продавщицы, галантерейщицы, актрисы, певицы, танцовщицы, фигурантки, служанки-госпожи, горничные и проч. развратятся от подобного соседства, мы зачислим их всех в тот же разряд. Большинство этих особ возбуждают весьма пылкие страсти, но находят неприличным извещать нотариуса, мэра, священника и светских насмешников о дне и часе, когда они отдаются любовнику. Образ жизни этих созданий, справедливо осуждаемый любознательным обществом, имеет то преимущество, что избавляет их от каких бы то ни было обязательств перед мужчинами, господином мэром и правосудием. Эти женщины не нарушают никаких публично принесенных клятв, а значит, не подлежат рассмотрению в нашем труде, посвященном исключительно законному браку.

Наш последний разряд может показаться кому-то слишком куцым, в отличие от предшествующих, которые иные любители могут счесть чересчур раздутыми. Если кто-то так страстно любит богатую вдовушку, что желает непременно включить ее в оставшийся миллион, пусть вычеркнет ее из списка сестер милосердия, танцовщиц или горбуний. Вдобавок, определяя число женщин, принадлежащих к последней категории, мы приняли в расчет, что ряды ее, как уже было сказано, пополняет немало крестьянок. Точно так же обстоит дело с работницами и мелкими торговками: женщины, рожденные в этих двух сословиях, суть плод усилий, которые совершают девять миллионов Двуруких созданий женского пола, дабы подняться до высших слоев цивилизации. Мы были обязаны действовать с исключительной добросовестностью, иначе многие сочли бы наше Размышление о брачной статистике просто шуткой.

Мы подумывали о том, чтобы устроить небольшой запасник тысяч на сто особей и поместить туда женщин, оказавшихся в промежуточном положении, например вдов, но в конце концов сочли, что это было бы чересчур мелочно.

Доказать верность наших расчетов не составляет труда; достаточно одного-единственного рассуждения.

Жизнь женщины разделяется на три совершенно различных периода: первый начинается с колыбели и кончается, когда девушка вступает в брачный возраст, второй отдан браку, третий настает, когда женщина достигает критического возраста и Природа довольно грубо напоминает ей о том, что пора страстей миновала. Эти три сферы существования примерно равны по длительности, и это дает нам право разделить исходное число женщин на три равные части. Ученые могут считать, как им заблагорассудится, мы же полагаем, что из шести миллионов женщин треть придется на девочек от одного года до восемнадцати лет, треть – на женщин не моложе восемнадцати лет и не старше сорока и треть – на старух. Причуды же общественного состояния разделили два миллиона женщин в возрасте, пригодном для замужества, на три категории, а именно – тех, которые по причинам, названным выше, остаются в девицах, тех, чья добродетель мало тревожит мужей, и, наконец, на тех супруг, которых насчитывается примерно миллион и которыми нам как раз и предстоит заняться.

Конец ознакомительного фрагмента.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Мелкие неприятности супружеской жизни (сборник) (Оноре де Бальзак, 1846) предоставлен нашим книжным партнёром -

Из серии: Культура повседневности

* * *

компанией ЛитРес .

«Превратности брачных союзов»: Бальзак о браке, семье и адюльтере

Оноре де Бальзак (1799–1850) всю жизнь писал о браке, о замужествах счастливых и несчастливых, о том, как следует вести себя мужу и жене для того, чтобы сохранить хотя бы видимость покоя в доме. Практически во всех произведениях, вошедших в состав «Человеческой комедии» (а их общее число, напомню, приближается к сотне), кто-нибудь из героев сватается, женится, изменяет жене или мужу. В 1978 году шведская исследовательница Кристина Вингард выпустила книгу «Проблемы супружеских пар в „Человеческой комедии“ Оноре де Бальзака», в основу которой положила статистические исследования. Вингард выбрала в «Человеческой комедии» 96 супружеских пар, относительно которых точно известно, как возник их союз – по любви или по расчету, и подсчитала, скольким из них Бальзак позволил жить счастливо, а скольких осудил на страдания. Оказалось, что на 35 пар, объединившихся по любви, приходится 61 брак по расчету, причем в первой категории полностью удавшимися можно считать 10 браков, а во второй – 8 (столь малое число удач свидетельствует не только о пессимистическом взгляде писателя на современный брак, но и о том, что он хорошо понимал: счастье описанию не поддается и для описания неинтересно).

О браке и адюльтере Бальзак писал всегда, но в тех двух произведениях, которые вошли в наш сборник, – особенно подробно. Произведения эти обрамляют творчество Бальзака. «Физиология брака», вышедшая из печати в конце декабря 1829 года с датой 1830 на обложке, стала вторым (после романа «Последний шуан, или Бретань в 1800 году», опубликованного в том же 1829 году) сочинением, которое Бальзак готов был признать своим – в отличие от многочисленных ранних романов, опубликованных в 1820-е годы под псевдонимами. Причем если первое издание «Шуана» не оправдало надежд автора, то «Физиология брака» имела большой и шумный успех. О том, какое значение Бальзак придавал «Физиологии», говорит тот факт, что когда в 1845 году он начал подводить итоги своего творчества и составлять окончательный каталог «Человеческой комедии», он расположил ее в самом конце, в разделе «Аналитические этюды», венчающем всю громадную конструкцию. Что же касается «Мелких неприятностей супружеской жизни», над ними Бальзак работал, с перерывами, много лет, публиковал их частями, но окончательный книжный вид они приняли в 1846 году, за четыре года до смерти писателя.

У каждого из двух произведений, вошедших в наш сборник, – своя довольно замысловатая творческая история. Начнем с «Физиологии брака».

Сам Бальзак двумя десятками лет позже, в предисловии к «Трактату о современных возбуждающих средствах» (1839), писал, что идея создать книгу о браке зародилась у него еще в 1820 году. В июне 1826 года он приобрел типографию на улице Маре-Сен-Жермен (он владел ею до 1828 года), а уже в июле подал декларацию о намерении отпечатать там книгу под названием «Физиология брака, или Размышления о супружеском счастье»; согласно этой декларации, книгу предстояло выпустить тысячным тиражом, но до нас дошел один-единственный экземпляр, отпечатанный, по-видимому, в августе-сентябре 1826 года, когда у типографии было мало заказов. Этот ранний вариант, который состоял из тринадцати Размышлений и над которым Бальзак работал с 1824 года, не был доведен до конца, однако по его тексту видно, что в уме Бальзака к этому моменту уже сложился план всего произведения, довольно близкий к окончательному варианту (в написанных главах есть отсылки к тем, которые появились лишь в «Физиологии» 1829 года).

Биографические обстоятельства подталкивали Бальзака к размышлениям о браке и адюльтере. С одной стороны, мать его была неверна отцу, и плодом одной из ее измен стал младший брат Бальзака Анри, которого госпожа де Бальзак баловала и открыто предпочитала остальным детям: Оноре и двум дочерям, Лоре и Лорансе. С другой стороны, любовницей двадцатитрехлетнего холостяка Оноре де Бальзака в 1822 году стала сорокапятилетняя Лора де Берни, замужняя женщина, мать девяти детей, весьма несчастливая в законном браке.

Хотя что-то (по-видимому, срочные типографские заказы) отвлекло Бальзака и книгу он не окончил, желание дописать «Физиологию брака» не оставляло писателя, и весной 1829 года, после выхода «Последнего шуана», он вернулся к работе над ней. В августе он уже обещал издателю Левавассёру закончить книгу к 15 ноября. В реальности к 10 ноября он закончил работу над первым томом, в который вошли 16 Размышлений, представлявшие собой более или менее основательную переработку «Физиологии» 1826 года (первоначальный текст был расширен преимущественно за счет вставных новелл-анекдотов). До 15 декабря, то есть практически за один месяц (!), Бальзак сочинил всю вторую часть книги (Размышления с 17-го по 30-е, а также Введение), и уже в 20-х числах декабря 1829 года книга поступила в продажу.

Заглавие, напечатанное на ее титульном листе, заслуживает отдельного комментария. Оно гласило: «Физиология брака, или Эклектические размышления о радостях и горестях супружеской жизни, изданные молодым холостяком». Начнем с конца – с указания на «молодого холостяка». Как видим, издание анонимно, имени Бальзака на титульном листе нет. Однако анонимность эту можно назвать иллюзорной. Хотя в предисловии к первому изданию «Шагреневой кожи» (1831) сам Бальзак писал о «Физиологии»:

Одни приписывают ее старому врачу, другие – распутному царедворцу времен госпожи де Помпадур или мизантропу, который утратил все иллюзии, поскольку за всю жизнь не встретил ни одной женщины, достойной уважения, –

для литературных кругов авторство Бальзака не было тайной. Вдобавок он приподнимает маску в самом тексте «Физиологии»: в первом издании под «Введением» стояла подпись О. Б…к, а в тексте автор упоминает своего патрона, святого Оноре (с. 286). Инициалы Бальзака упомянуты и в нескольких рецензиях на книгу, появившихся в начале 1830 года. Слова «изданные молодым холостяком» из последующих изданий исчезли; их заменило традиционное указание на Бальзака как автора.

Теперь следует объяснить, во-первых, почему в заглавии книги фигурирует слово «Физиология», способное вызывать у читателей ожидания неких в самом деле физиологических откровений (ожидания не вполне оправдывающиеся, поскольку, хотя Бальзак многократно и довольно явственно намекает на необходимость не только моральной, но и сексуальной гармонии между супругами, психологии и социологии в его книге все-таки гораздо больше, чем собственно физиологии), и, во-вторых, почему размышления названы «эклектическими». И тем, и тем Бальзак обязан книге, вышедшей четырьмя годами раньше под названием «Физиология вкуса». Но о ней чуть позже, сначала нужно рассказать о других литературных предшественниках «Физиологии брака».

Во второй половине 1820-х годов большое распространение получили книжечки малого формата, на обложках которых стояло слово «Кодекс» («Кодекс беседы», «Галантный кодекс» и т. д.) или выражение «О способах» делать то или это: «О способах повязывать галстук», «О способах получать новогодние подарки, но не делать их самому» и т. д.). Издания такого типа были популярны во Франции еще с XVIII века, но в середине 1820-х годов их популярности способствовал литератор Орас-Наполеон Рессон (1798–1854), сочинявший их сам или в соавторстве; одним из его соавторов был Бальзак, написавший (по заказу и, возможно, при участии Рессона) «Кодекс порядочных людей, или О способах не попасться на удочку мошенникам» (1825). Беря за образец Гражданский кодекс, принятый во Франции в 1804 году по инициативе Наполеона, авторы этих книг предписывали читателям (наполовину в шутку, но наполовину и всерьез) определенные формы поведения в обществе, объясняли, как держаться на балу и за столом, как объясняться в любви, как отдавать долги или брать взаймы и проч., и проч. Из «Кодекса учтивых манер» (1828) и «Кодекса беседы» (1829) можно узнать массу полезных и/или остроумных сведений: например, что ширина пробела между обращением «Сударь» и текстом письма зависит от знатности адресата, или что хороший тон предписывает ни в коем случае не вступать в разговор с попутчиками в городском транспорте и тем более не бранить городские власти, ибо можно нажить себе большие неприятности, или что «на визит нужно отвечать визитом, как на пощечину – ударом шпаги». Соотношение серьезного и шутливого менялось от одного «Кодекса» к другому; например, выпущенный в 1829 году тем же Рессоном «Кодекс литератора и журналиста» формально представляет собой свод советов для тех, кто хочет заработать на жизнь литературным трудом, по сути же многие его страницы – не что иное, как насмешки над жанрами и стилями современной словесности. Это сочетание (серьезные советы в шутовском изложении) унаследовала от «Кодексов» бальзаковская «Физиология брака».

В число популярных тем «Кодексов» входили супружеские отношения. Например, в 1827 году Шарль Шабо выпустил книгу «Брачная грамматика, или Основные принципы, с помощью которых можно выездить жену, выучить ее прибегать по первому зову и сделать покорнее овцы, сочинение, изданное двоюродным братцем Ловласа». А в мае 1829 года вышел из печати «Брачный кодекс, содержащий законы, правила, применения и примеры удачных женитьб и счастливых браков» (в котором, между прочим, едва ли не треть текста составляют обширные цитаты из наполеоновского Гражданского кодекса). На титульном листе стояло имя Рессона, но многочисленные совпадения с «Физиологией брака» позволили исследователям предположить, что часть этой книги выправлена Бальзаком, а часть написана им самим (одна из наиболее разительных параллелей состоит в том, что в «Брачном кодексе» обманутый муж сравнивается с потенциальной жертвой Минотавра, подстерегающего его в недрах лабиринта; между тем в «Физиологии брака» Бальзак предложил для характеристики обманутых мужей «ученый» неологизм «минотавризированные»). Работая над первоначальной «Физиологией», Бальзак, по-видимому, раздумывал над заглавием «Кодекс супруга, или О способах сохранить верность своей жены»; во всяком случае, среди его бумаг сохранился такой набросок.

«Физиология брака» выросла из «Кодексов», но разительно от них отличается. Чтобы понять ее оригинальность, достаточно сравнить ее с «Брачным кодексом» 1829 года: на фоне бальзаковской книги «Брачный кодекс» выглядит как сценарий (чтобы не сказать краткий пересказ содержания) на фоне романа. Автор «Кодекса» отпускает более или менее удачные, но не слишком глубокие шутки; Бальзак тоже шутит, но шутки у него перемежаются глубокими и тонкими размышлениями о человеческой психологии. Кроме того, книга Бальзака имеет свой «сюжет»: от свадьбы через разнообразные испытания и попытки избежать адюльтера или хотя бы отсрочить его – к эпохе «вознаграждений» (хотя на эту сквозную линию нанизываются многочисленные отступления и вставные анекдоты, все-таки она соблюдается неуклонно). На этом фоне «Кодекс» – явный плод того, что в ХХ веке было названо «бриколажем»; короткие главки приставляются одна к другой в полном беспорядке, а затем вообще сменяются длинной подборкой статей Гражданского кодекса, касающихся брачных уз.

Важно и другое отличие: бальзаковская книга называется не «Кодексом», а «Физиологией», и не потому, что в 1829 году один «Брачный кодекс» уже вышел из печати. А также не потому, что таким образом был определен жанр книги: в 1829 году слово «физиология» еще не употреблялось в качестве жанрового обозначения миниатюрных иллюстрированных описаний того или иного человеческого типа, предмета или установления. Такие «Физиологии» начали выходить десятью годами позже бальзаковской книги, и некоторые из них («Физиология первой брачной ночи», «Физиология обреченного», «Физиология рогоносца» и др.) развивали отдельные ее темы. Бальзак назвал свою книгу «Физиологией брака» в первую очередь ради того, чтобы отослать читателя к другой книге, впервые опубликованной в декабре 1825 года и почти сразу сделавшейся очень популярной. Это «Физиология вкуса», автор которой, Жан-Антельм Брийа-Саварен, в форме полушутливого-полусерьезного трактата попытался исследовать такую важную сферу человеческой жизни, как еда.

«Физиология брака» обязана «Физиологии вкуса» очень многим, начиная с названия и деления не на главы, а на «размышления» (méditations ), причем у Бальзака, как и у Брийа-Саварена, этих «размышлений» в книге ровно тридцать. Автор «Физиологии вкуса» почерпнул термин «размышления», конечно, не из нашумевшей новинки 1820 года – «Поэтических размышлений» (Méditations poétiques ) Ламартина, а из куда более старинных «Метафизических размышлений» (Méditations métaphysiques ) Декарта, изданных впервые в 1641 году, однако можно предположить, что Бальзак, который в своей «Физиологии» отказывается следовать за «романтиками, закутанными в саван» (с. 78), употреблением этого слова не только подчеркивает преемственность по отношению к Брийа-Саварену, но и иронизирует над модным Ламартином, ибо предмет бальзаковских «размышлений» совсем не тот, что у меланхолического поэта.

«Физиология» Брийа-Саварена, как и «Физиология» Бальзака, вышла в свет анонимно; на титульном листе книги Брийа-Саварена было выставлено: «Сочинение профессора, члена многих ученых обществ», у Бальзака место профессора занял холостяк («изданные молодым холостяком»). Кроме того, по-видимому, именно в память о Брийа-Саварене, который в своей книге систематически именовал себя профессором, а книгу свою аттестовал как первый опыт гастрономической науки, Бальзак то и дело называет себя профессором или доктором брачных наук, а свой текст – плодом научных изысканий. У Брийа-Саварена Бальзак заимствовал и некоторые другие приемы: использование пронумерованных афоризмов, содержащих квинтэссенцию авторской премудрости (но у Брийа-Саварена они собраны в начале книги, а у Бальзака разбросаны по тексту), и завещание некоторых тем потомкам. Налицо и тематическое родство: автор «Физиологии вкуса» завещал грядущим поколениям не что иное, как исследование плотской любви и стремления к продолжению рода, то есть в определенном смысле ту тему, которой занялся автор «Физиологии брака».

Наконец, Брийа-Саварен для пущей научности поставил в подзаголовок своей «Физиологии» слова «Размышления о трансцендентной гастрономии», и в этом Бальзак также идет по его стопам: свои размышления он называет «эклектическими». В обоих случаях авторы иронически обыгрывают модную философскую лексику: эпитет «трансцендентный» отсылает к немецкой философии Канта или Шеллинга, о которой французы узнали из книги г-жи де Сталь «О Германии» (1813), а термин «эклектический» – к лекциям, которые французский философ Виктор Кузен (1792–1867) с большим успехом читал в Сорбонне, в частности в 1828–1829 годах, накануне выхода «Физиологии брака». Впрочем, в «Физиологии вкуса» так же мало трансцендентности, как и в «Физиологии брака» – эклектизма в кузеновском понимании этого слова. Можно, конечно, считать, что Бальзак выступает «эклектиком» в том смысле, что все время колеблется между решительным осуждением адюльтера и не слишком хорошо скрываемым сочувствием к нему, между восприятием женщины как злого гения, все силы которого направлены лишь к одному – обмануть мужа, и сочувствием «слабому полу», чье положение в обществе ложно и неблагополучно. Но правильнее было бы сказать, что упоминания эклектизма в «Физиологии брака» носят преимущественно шутовской характер и что Бальзак просто не упускает случая посмеяться на наукообразным жаргоном; между прочим, точно такую же функцию исполняют упоминания этого философа в «Брачном кодексе»: «Супружеское согласие может проистекать исключительно из некоей снисходительности, неких взаимных уступок, к которым звание философии приложимо по крайней мере в той же степени, что и к лекциям ученого г-на Кузена».

Хотя в преамбуле к «Трактату о современных возбуждающих средствах» Бальзак счел необходимым специально подчеркнуть, что придумал свою «Физиологию» независимо от Брийа-Саварена, сходства двух книг он не отрицал. Издателю Левавассёру он в августе 1829 года, договариваясь о почти немедленном издании «Физиологии брака», писал, что тот требует от него сделать «за три месяца то, на что Брийа-Саварен потратил десять лет». Связь двух «Физиологий» была подчеркнута и в издании 1838 года, вышедшем у парижского издателя Шарпантье, который почти одновременно выпустил в том же формате и труд Брийа-Саварена. На контртитуле книги Бальзака значилось:

Это издание «Физиологии брака» схоже с изданием «Физиологии вкуса» Брийа-Саварена, вышедшим недавно у того же издателя. Два эти издания должны стоять рядом на книжных полках, как они уже давно располагаются рядом в головах людей с умом и вкусом.

У переориентации с «кодекса» на «физиологию» была и еще одна причина: кодексы, издававшиеся в малом формате (в восемнадцатую долю листа), считались литературой модной, но несерьезной; Бальзак же, по примеру Брийа-Саварена, издал свою книгу в формате ин-октаво, закрепленном за серьезными изданиями.

Если, однако, в формальном отношении у обеих «Физиологий» очень много общего, то в содержательном отношении Бальзак написал совсем другую книгу, очень далекую от сочинения предшественника. Образ автора в «Физиологии вкуса» – это образ «волшебного помощника», именуемого в третьем лице профессором; он свято верит, что обладает рецептами и рекомендациями на все случаи жизни: знает, и как приготовить, не разрезая, очень большую рыбу, и как поставить на ноги мужа, истощенного чересчур любвеобильной женой. Его картина мира гармонична и оптимистична: жизнь невозможна без еды, а как есть правильно и с удовольствием, вас научит профессор. «Доктор брачных наук» рисует в «Физиологии брака» картину куда менее лучезарную. Он задается целью подсказать мужьям, как избежать «минотавризации», то есть как не быть обманутыми собственными женами, и приходит к неутешительному выводу, что измену можно только отсрочить, а затем смягчить «вознаграждениями», которыми обязан утешать мужа совестливый любовник.

Впрочем, значение слова «Физиология» в заглавии книги Бальзака не ограничивается отсылкой к популярной книге Брийа-Саварена. Оно указывает также и на ту научную традицию, приверженцем которой объявляет себя Бальзак, – материалистическую традицию XVIII столетия, с одной стороны, и, с другой – ее продолжение в работах таких утопических мыслителей, как Фурье и Сен-Симон, которые ставили перед собой задачу применить естественно-научные методы к изучению общества и создать «социальную физиологию» (термин Сен-Симона). В статье «О художниках», опубликованной через три месяца после выхода «Физиологии брака», Бальзак писал о «физиологическом анализе, который позволил отказаться от систем ради соотнесения и сравнения фактов». В самом деле, Бальзак использует статистические данные, делит мужскую и женскую часть общества на два разряда «в соответствии с их умственными способностями, нравственными свойствами и имущественным положением» (с. 81), одним словом, тщательно изображает, что его текст – не только остроумная болтовня, но и подлинно научное сочинение, в котором ссылка на «Естественную историю» Бюффона не просто фигура речи. Однако в книге присутствуют и совсем другие интонации. В том, что касается интонаций, Бальзак выступает истинным эклектиком не в кузеновском, а в обыденном смысле: во всех «размышлениях» книги точные социологические наблюдения сосуществуют с раблезианским ерничеством, здравые психологические рекомендации – с издевательскими намеками. Книга полна цитат из произведений предшественников, как названных открыто (Рабле, Стерн, Дидро, Руссо), так и неназванных, причем некоторые источники удалось установить только при подготовке настоящего издания; например, до сих пор не было известно, что Бальзак очень широко использовал в «Физиологии брака» две работы историка П. – Э. Лемонте, носящие выразительные названия: «Наблюдатели за женщинами, или Точный рассказ о том, что произошло на заседании общества наблюдателей за женщинами во вторник 2 ноября 1802 года» и «Моральная и физиологическая параллель танца, песни и рисунка, где сравнивается влияние этих трех занятий на способность женщин противиться соблазнам любви». Оба эти сочинения, хотя и опубликованы в XIX веке (первое в 1803 году, а второе в 1816-м), по своему духу всецело принадлежат веку предшествующему; рассказ о заседании вымышленного ученого общества, сочетание наукообразности изложения со светской болтовней – все эти особенности старомодной манеры Лемонте хорошо описываются пушкинскими словами: «отменно тонко и умно, что нынче несколько смешно». Однако Бальзак так органично вставляет их в свой текст, что «швов» практически не видно.

«Эклектичны» и те афоризмы, которые разбросаны по книге: Бальзак называет их аксиомами, то есть средоточиями непререкаемой мудрости, однако многие из этих аксиом парадоксальны, ироничны, доведены до абсурда и не рассчитаны на буквальное толкование. Например: «Мужчина не имеет права жениться, не изучив предварительно анатомии и не сделав вскрытия хотя бы одной женщины» (с. 133) или: «Порядочная женщина должна иметь такой достаток, который позволит ее любовнику быть уверенным, что она никогда и никоим образом не будет ему в тягость» (с. 96).

Наконец, «эклектично» отношение Бальзака к двум главным «героям» книги: мужу и жене, мужскому и женскому полу.

Бальзак сам писал уже после выхода «Физиологии брака», что в этой книге задался целью «вернуться к тонкой живой, насмешливой и веселой литературе восемнадцатого века, когда авторы не старались держаться неизменно прямо и неподвижно». Именно к этой литературе восходит фигура торжествующего холостяка, любителя наслаждений, для которого замужняя женщина не более чем лакомая добыча, а муж – досадная помеха, которую надо устранить. Если же «эклектический» повествователь переходит с точки зрения холостяка на точку зрения мужа, то жена превращается в вечного противника, стремящегося во что бы то ни стало обмануть законного супруга, обвести его вокруг пальца, «минотавризировать», а муж использует самый широкий набор средств – от особой диеты до продуманного убранства дома – для того, чтобы ее «обезвредить». В любом случае все кончается «Гражданской войной» (название третьей части бальзаковской книги).

Таким образом, «Физиологию» легко можно счесть направленной против женщин; многие читатели и во времена Бальзака, и позже именно так ее и воспринимали; достаточно вспомнить, с какой неприязнью пишет о бальзаковской книге и о бальзаковском отношении к женщине Симона де Бовуар в книге «Второй пол» (1949).

На первый взгляд в «Физиологии брака» действительно гораздо больше иронии по отношению к женщинам, чем сочувствия к ним, и нередко журналисты (а точнее, журналистки) трактовали последующие произведения Бальзака, воспевающие женщину, как способ испросить прощения за «Физиологию брака», возмутившую весь женский пол. Чувствительных читательниц эта книга шокировала. Бальзак сам не без язвительности описал их упреки в предисловии к роману «Отец Горио» (1835):

Не так давно автор был испуган, встретив в свете невероятное, неожиданное множество женщин, искренне добродетельных, счастливых своей добродетельностью, добродетельных, потому что они счастливы, и, без сомнения, счастливых, потому что они добродетельны. В течение нескольких дней отдыха он только и слышал со всех стороны хлопанье развернутых белых крыльев и видел порхающих ангелов, облаченных в одежды невинности, причем все это были особы замужние, и все они упрекали автора в том, что он наделил женщин неумеренной страстью к запретным радостям брачного кризиса, получившего от автора научное название минотавризации . Упреки были в известной мере лестны для автора, ибо женщины эти, приуготованные к усладам небесным, признавались, что знают понаслышке отвратительнейшую книжонку, ужасающую «Физиологию брака», и пользовались этим выражением, чтобы избежать слова «адюльтер», изгнанного из светского языка.

Но отношение Бальзака к женщинам в «Физиологии брака» отнюдь не исчерпывается насмешками и упреками в неверности. Бальзаковский «эклектизм» подразумевает и совсем иное отношение к женщине. Бальзак не случайно почти сразу завоевал репутацию автора, пишущего о женщинах и для женщин. Критики регулярно – хотя порой и не без иронии – напоминали о том, какое огромное место занимают женщины в бальзаковском творчестве. Вот одна из типичных характеристик. «Галерея прессы, литературы и изящных искусств» писала в 1839 году: «Г-н де Бальзак изобрел женщин: женщину без сердца, женщину с великим сердцем, тридцатилетнюю женщину, пятнадцатилетнюю женщину, женщину вдовую и замужнюю, женщину слабую и сильную, женщину понятую и непонятую, женщину соблазненную и соблазнительную, женщину-недотрогу и женщину-кокетку». Эта мысль о том, что Бальзак «изобрел женщин», о которых до него никто не имел понятия, обыгрывалась во французской прессе постоянно. Однако Бальзак не только изобрел их, но и, по признанию его многочисленных читательниц, понял, как никто другой. Над этой неразрывной связью Бальзака с женской аудиторией современники тоже нередко посмеивались. Например, в 1839 году газета «Карикатура» (та самая, где в 1839–1840 годах были опубликованы фрагменты будущих «Мелких неприятностей супружеской жизни») описала приемы для читателей, которые «великий человек» якобы устраивает раз в месяц в своем загородном имении Жарди:

В этот день к нему тянутся нескончаемые потоки женщин. Прославленный автор принимает их милостиво и любезно, произносит перед ними речь о недостатках супружеской жизни и отсылает назад, даровав каждой благословение и экземпляр «Физиологии брака».

Это описание пародийно, но бальзаковское сочувствие женщинам было вполне серьезным.

Когда одна из первых читательниц «Физиологии», Зюльма Карро, испытала «отвращение» при чтении ее первых страниц, Бальзак согласился, что подобное чувство «не может не охватить любое невинное существо при рассказе о преступлении, при виде несчастья, при чтении Ювенала или Рабле», но уверил свою приятельницу, что в дальнейшем она примирится с книгой, ибо обнаружит в ней несколько «мощных речей в защиту добродетели и женщины ».

В самом деле, под слоем шуточек насчет адюльтера в «Физиологии брака» различима эта вторая линия, исполненная глубокого сочувствия к женщине (да и в рассказах о женских изменах сквозит восхищение женским умом и женской изобретательностью). Бальзак бесспорно выступает на стороне женщин, когда критикует женское образование, оглупляющее девочек и не позволяющее развиться их уму. Или когда призывает мужчин: «Ни в коем случае не начинайте супружескую жизнь с насилия», – мысль, которую он на разные лады повторяет в «Брачном катехизисе»:

Судьба супружеской пары решается в первую брачную ночь.

Лишая женщину свободы воли, вы лишаете ее и возможности приносить жертвы.

В любви женщина – если говорить не о душе, а о теле – подобна лире, открывающей свои тайны лишь тому, кто умеет на ней играть (с. 133–134).

Свою позицию Бальзак объяснил 5 октября 1831 года в письме к маркизе де Кастри, шокированной отношением автора «Физиологии брака» к женскому полу, которое показалось ей грубым и циничным. Он разъяснял своей корреспондентке, что взялся за сочинение этой книги ради того, чтобы защитить женщин, и выбрал шутовскую форму, надел маску женоненавистника лишь для того, чтобы привлечь внимание к своим идеям. «Смысл моей книги в том, что она доказывает: во всех прегрешениях женщин виноваты их мужья», – писал он. Кроме мужей, Бальзак возлагает вину и на общественное устройство; он убедительно показывает его несовершенство, губительное прежде всего для женщин. Он пишет о женских изменах: «Открыто назвав ту тайную болезнь, что подтачивает устои общества, мы указали на ее истоки, среди которых – несовершенство законов, непоследовательность нравов, негибкость умов, противоречивость привычек» (с. 157).

Тот факт, что, составляя план «Человеческой комедии», Бальзак включил «Физиологию брака» в «Аналитические этюды», может вызвать недоумение. Казалось бы, остроумных афоризмов, пикантных анекдотов и водевильных сценок в этом тексте больше, чем анализа. Однако автор «Физиологии» не только рассказывает, но и размышляет, объясняет, ищет корни семейных неурядиц в истории нравов и устройстве общества; говоря словами одного из критиков, он преподносит миру не только зеркало, но и ключ. Поэтому правы те исследователи, которые находят в «Физиологии брака» историю и социологию брака и адюльтера. Бальзак не случайно в одной из статей 1831 года причислил свою книгу, «разрушающую все иллюзии относительно супружеского счастья, первого из общественных благ», к той же «школе разочарования», в какую включил, например, «Красное и черное» Стендаля. В его понимании «Физиология брака» – книга в высшей степени серьезная и важная (хотя серьезность эта скрашивается шутливой и шутовской манерой, унаследованной от Рабле и Стерна).

В «Физиологии брака» автор завещает потомкам написать несколько произведений, за которые сам сейчас не берется: 1) о куртизанках; 2) о семи принципах, на которых зиждется любовь, и о наслаждении; 3) о воспитании девушек; 4) о способах зачинать красивых детей; 5) о хирологии, то есть науке о соотношении между формой руки и характером человека; 6) о способах составлять «брачные астрономические таблицы» и определять «брачное время» (то есть ту стадию, в которой находятся отношения данных супругов). Таких трудов он не написал, но эти темы, а также и многие другие получили развитие в его дальнейшем творчестве, с которым «Физиология брака» связана многообразными узами.

Прежде всего Бальзак остался верен общим принципам, изложенным в книге 1829 года.

Если в «Физиологии брака» он восклицает: «Да погибнет добродетель десяти дев, лишь бы пребыл незапятнанным священный венец матери семейства!» (с. 152), то этому убеждению (девица имеет право согрешить, но изменившая законная жена – преступница) он оставался верен всю жизнь. В 1838 году он писал Эвелине Ганской: «Я всецело за свободу юной девы и за рабство женщины, иначе говоря, я хочу, чтобы до замужества она знала, на что подряжается, предварительно все изучила, испробовала все возможности, предоставляемые браком, но, подписав контракт, оставалась ему верна». Впрочем, сам он в своих отношениях с Ганской (замужней дамой) этому принципу не следовал, а в романах показал, что трагично складывается судьба не только неверной жены Жюли д’Эглемон («Тридцатилетняя женщина»), но и жены, сохраняющей верность нелюбимому мужу (госпожа де Морсоф в «Лилии долины»).

Если в «Физиологии брака» Бальзак настаивает на том, что образование должно развивать ум девушек и что им надо давать возможность достаточно близко познакомиться с будущим супругом, то и в дальнейшем быть счастливыми он позволяет только тем парам, где жены удовлетворяют этим условиям (например, заглавным героиням романов «Урсула Мируэ» и «Модеста Миньон»).

Если в «Физиологии брака» Бальзак утверждает, что девушек следовало бы выдавать замуж без приданого, поскольку в этом случае брак не был бы так сильно похож на продажу, то эту же мысль он повторяет и во многих других произведениях, например в уже упомянутом цикле «Тридцатилетняя женщина» или в повести «Онорина».

Если в «Физиологии брака» он пишет: «Поскольку удовольствие проистекает из согласия ощущений и чувства, дерзнем утверждать, что удовольствия суть своего рода материальные идеи», – и настаивает на необходимости исследовать способность души «перемещаться отдельно от тела, переноситься в любую точку земного шара и видеть без помощи органов зрения» (с. 134, 422), то это можно считать кратким изложением теории о материальности идей и «флюидов», которую он проповедовал всю жизнь и которая, в частности, обусловила присутствие в его романах и рассказах многочисленных ясновидцев и медиумов. Различаются только интонации и контексты, в которых описываются подобные явления: в «Физиологии брака» серьезные утверждения прячутся среди раблезианских и стернианских шуточек, а, например, в «Шагреневой коже», вышедшей двумя годами позже, материальность идеи становится основой трагического сюжета.

Если в «Физиологии брака» Бальзак замечает: «Наконец, дело совсем безнадежно, если ваша жена моложе семнадцати лет или если лицо у нее бледное, бескровное: такие женщины чаще всего хитры и коварны» (с. 156), – то это предвещает бесчисленные пассажи «Человеческой комедии», где автор, идя по стопам глубоко им почитаемого создателя физиогномики Лафатера, предсказывает характер персонажа по внешним приметам. Все это запрограммировано уже в размышлении «О таможенном досмотре», где Бальзак приводит многочисленные признаки, по которым проницательный муж может определить отношение холостого гостя к хозяйке дома:

Значения исполнено все: приглаживает он волосы или, запустив пальцы в шевелюру, взбивает модный кок ‹…› удостоверяется ли украдкой, хорошо ли сидит парик и каков этот самый парик – светлый или темный, завитой или гладкий; бросает ли он взгляд на свои ногти, дабы убедиться, что они чисты и аккуратно обстрижены ‹…› медлит ли он перед тем, как позвонить, или же дергает за шнурок сразу, быстро, небрежно, развязно, с бесконечной уверенностью в себе; звонит ли робко, так что звук колокольчика тотчас замирает, словно первый удар колокола, зимним утром сзывающего на молитву монахов-францисканцев, или резко, несколько раз подряд, гневаясь на нерасторопность лакея (с. 257–258).

Если в «Физиологии брака», в той же главе «О таможенном досмотре», описана богатая пожива, которую предоставляют для проницательных наблюдателей-фланеров парижские улицы, то сходные наблюдения можно найти едва ли не во всех «Сценах парижской жизни». Добавим, что и само определение фланирования – времяпрепровождения, которое Бальзак ценил чрезвычайно высоко, – дано уже в «Физиологии брака»:

О, эти блуждания по Парижу, сколько очарования и волшебства вносят они в жизнь! Фланировать – целая наука, фланирование услаждает взоры художника, как трапеза услаждает вкус чревоугодника. ‹…› Фланировать значит наслаждаться, запоминать острые слова, восхищаться величественными картинами несчастья, любви, радости, лестными или карикатурными портретами; это значит погружать взгляд в глубину тысячи сердец; для юноши фланировать значит всего желать и всем овладевать; для старца – жить жизнью юношей, проникаться их страстями (с. 92–93).

Наконец, в последующих произведениях находят продолжение и развитие не только общие принципы, но и отдельные мотивы. Например, использование в собственных интересах мигрени – недуга, который приносит женщине неисчислимые выгоды и который так легко симулировать, подробнейшим образом описано во второй главе романа «Герцогиня де Ланже» (1834). Сравнение плотской любви с голодом (с. 108–109) повторяется во многих романах и в особенно развернутой форме в «Кузине Бетте» (1846):

Женщину добродетельную и достойную можно сравнить с гомерической трапезой, приготовленной без затей на раскаленных угольях. Куртизанка, напротив, является как бы произведением Карема [знаменитого повара] со всякими пряностями и изысканными приправами.

А вредоносное влияние на жизнь супругов такого персонажа семейной драмы, как теща, лежит в основе романа «Брачный контракт» (1835).

В «Мелких неприятностях супружеской жизни» Бальзак предложил выразительную формулу для описания литературного процесса: «Одни авторы окрашивают книги, а другие порой эту окраску заимствуют. Некоторые книги линяют на другие» (с. 576). Так вот, пользуясь этой формулой, можно сказать, что «Физиология брака» «полиняла» на очень многие дальнейшие сочинения Бальзака.

В прессе за «Физиологией брака» с легкой руки Жюля Жанена, автора рецензии в газете «Журналь де Деба» от 7 февраля 1830 года, закрепился эпитет «инфернальная»; впрочем, автор сам предположил во «Введении», что его заподозрят «в безнравственности и злонамеренности», и сам упомянул там Мефистофеля. О репутации бальзаковской книги дает представление и сцена в светской гостиной, запечатленная в неоконченном отрывке Пушкина «Мы проводили вечер на даче…»; здесь чопорная гостья-вдова просит не рассказывать неблагопристойную историю, а хозяйка дома отвечает с нетерпением:

Полноте. Qui est-ce donc que l’on trompe ici? [Кого здесь дурачат? – фр. ] Вчера мы смотрели Antony [драма А. Дюма], а вон там у меня на камине валяется La Physiologie du mariage [Физиология брака. – фр. ]. Неблагопристойно! Нашли чем нас пугать!

Эта репутация осталась у книги и в последующие годы. Католическая газета «Цензурный бюллетень», предлагавшая своим читателям (священникам, преподавателям, библиотекарям) рекомендации по отделению благонамеренной литературы от непристойной, летом 1843 года называла «Физиологию» «грязным памфлетом», чтение которого «должно быть строго запрещено всем сословиям, в первую же голову молодым людям и женщинам».

Впрочем, издательской судьбе «Физиологии брака» во Франции эта «сомнительная» репутация нисколько не мешала. Книга, прославившая автора сразу после выхода первого издания, неоднократно переиздавалась и при жизни Бальзака, и после его смерти. В выпускаемом Фюрном, Дюбоше и Этцелем издании «Человеческой комедии» она, как уже говорилось, вошла в раздел «Аналитические этюды» (том 16, вышедший в августе 1846 года). В отличие от других своих произведений, «Физиологию» Бальзак при включении в «Человеческую комедию» почти не правил, поэтому между первым изданием и текстом, вошедшим в издание Фюрна, различий не очень много; совсем мало правки Бальзак внес также и в свой экземпляр этого издания (так называемый «исправленный Фюрн»).

Если история текста «Физиологии брака» довольно проста, то со вторым произведением, включенным в наш сборник, дело обстоит куда сложнее.

Впервые «Мелкие неприятности супружеской жизни» вышли отдельным изданием у Адама Хлендовского в 1846 году.

Однако этому событию предшествовала долгая и сложная история; из 38 глав книги лишь одна (первое предисловие) никогда не печаталась до выхода издания Хлендовского. Все остальные уже были опубликованы прежде в разных изданиях, хотя при включении в окончательный вариант Бальзак подверг их более или менее серьезной правке (самые значительные из этих изменений отмечены в наших примечаниях).

Первые наброски относятся еще к 1830 году: 4 ноября 1830 года в первом номере еженедельника «Карикатура» был опубликован очерк «Соседи» за подписью Анри Б… – история жены биржевого маклера, которая из-за тесноты парижского жилья стала свидетельницей супружеского, как ей казалось, счастья соседей напротив, а потом выяснилось, что белокурый юноша, с которым соседка так счастлива, ей вовсе не муж (эта история в слегка измененном виде превратилась впоследствии в главу «Французская кампания»). Через неделю, 11 ноября 1830 года Бальзак напечатал за подписью Альфред Кудрё (один из его тогдашних псевдонимов) в том же еженедельнике очерк «Визит врача», в котором намечены основные линии будущей главы «Соло для катафалка».

Следующим этапом на пути к отдельному изданию «Неприятностей» стал цикл из 11 очерков, печатавшийся в еженедельнике «Карикатура» с 29 сентября 1839-го по 28 июня 1840 года. Цикл озаглавлен «Мелкие неприятности супружеской жизни». Использованное в заглавии слово misères (неприятности, невзгоды) имеет давнюю историю. С начала XVIII века во Франции в популярной «голубой библиотеке» (называвшейся так по цвету обложек) печатались для простого народа рассказы в стихах и в прозе о misères разных ремесленников. Каждая книжка была посвящена misère какого-нибудь одного ремесла, но они осознавались как серия, а порой и объединялись под одной обложкой (например, в книге 1783 года «Невзгоды рода людского, или Забавные жалобы касательно обучения разным художествам и ремеслам в городе Париже и его окрестностях»). Названия со словом misères оставались в употреблении и в XIX веке: так, в 1821 год Скриб и Мельвиль сочинили комедию-водевиль «Мелкие неприятности человеческой жизни», а в 1828 году Анри Монье, которого Бальзак высоко ценил, выпустил серию из пяти литографий под общим названием «Мелкие неприятности человеческие» («Petites misères humaines»). Между прочим, Бальзак и сам использовал слово misères не только в названии «Мелких неприятностей»: напомню, что тот роман, который известен русскому читателю как «Блеск и нищета куртизанок», по-французски называется «Splendeurs et misères des courtisanes».

Очерки, вошедшие в первые «Неприятности» 1839 года, заголовков не имели, но были пронумерованы. При включении в окончательный текст Бальзак изменил их порядок и дал каждому название; это главы «Придирки», «Открытия», «Постановление», «Женская логика», «Воспоминания и сожаления», «Неожиданный удар», «Страдания простой души», «Амадис-омнибус», «Заботливость молодой жены», «§ 2. Вариация на ту же тему» из главы «Обманутое честолюбие» и «Женское иезуитство». В этих очерках главные герои получают имена Адольф и Каролина. В апреле 1841 года Бальзак заключил договор с издателем Сувереном на выпуск очерков из второй «Карикатуры» отдельным изданием; к ним он собирался добавить новеллу, впервые опубликованную в августе 1840 года под названием «Фантазии Клодины», однако в ноябре 1841 года договор был расторгнут.

В декабре 1843 года Бальзак, по обыкновению остро нуждавшийся в деньгах, заключил с другим издателем, Пьером-Жюлем Этцелем (с которым он активно сотрудничал в 1841–1842 годах, когда сочинял рассказы для сборника «Сцены частной и общественной жизни животных»), договор на текст под названием «Что нравится парижанкам», который Этцель собирался включить в состав подготавливаемого им в то время коллективного сборника «Бес в Париже». В письме к Эвелине Ганской от 11 декабря 1843 года Бальзак пояснял, что этот текст, состоящий из девяти «мелких неприятностей супружеской жизни», станет окончанием уже начатой книги, которую он намерен напечатать в новом издании «Физиологии брака». Договор с Этцелем позволял Бальзаку публиковать новые тексты вне его сборника, но под другим заглавием, и заглавием этим как раз и должны были стать «Мелкие неприятности супружеской жизни». Впрочем, заглавие «Что нравится парижанкам», обозначенное в договоре с Этцелем, впоследствии было изменено, и в шести выпусках «Беса в Париже», вышедших из печати в августе 1844 года, еще десять очерков будущих «Неприятностей» фигурировали под общим заглавием «Философия супружеской жизни в Париже». В окончательном издании эти очерки превратились в следующие главы: «Наблюдение», «Брачный слепень», «Каторжные работы», «Желтые улыбочки», «Нозография виллы», «Неприятность от неприятности», «Восемнадцатое брюмера супружеской жизни», «Искусство быть жертвой», «Французская кампания», «Соло для катафалка» (два очерка, которые, как уже говорилось, в первоначальном виде были напечатаны еще в 1830 году) и, наконец, последняя глава «Толкование, объясняющее, что означает felicità в оперных финалах». Хотя работал Бальзак над этими главами в очень сложных условиях, преодолевая сильные головные боли, текст вышел легкий и остроумный и, как констатировал сам автор в письме к Ганской от 30 августа 1844 года, имел большой успех. Поэтому Этцель решил издать его отдельно. Книга эта сначала, с июля по ноябрь 1845 года, публиковалась опять-таки в виде отдельных выпусков под тем же заглавием, которое было использовано внутри «Беса в Париже» («Философия супружеской жизни в Париже»), а затем вышла в виде книжечки с датой 1846 и под заглавием «Париж в браке. Философия супружеской жизни», данным по аналогии с выпущенными в той же серии книжечками Эжена Бриффо «Париж на воде» и «Париж за столом». Оригинальность этого издания составляет не текст (Бальзак его не правил), а иллюстрации Гаварни; на обложке как отдельных выпусков, так и всей книги эти иллюстрации были названы «комментариями»: «с комментариями Гаварни».

Между тем 25 февраля 1845 года Бальзак подписал договор с Адамом Хлендовским и предоставил ему право издать сначала отдельными выпусками, а затем в виде книги сочинение под заглавием «Мелкие неприятности супружеской жизни», куда войдут как уже напечатанные части, включая ту, что появилась в «Бесе в Париже», так и новые главы, которые Бальзак обязался представить через три месяца, но в реальности сделал это немного позже. Как видим, Бальзак вернулся к заглавию «Мелкие неприятности супружеской жизни», впервые использованному в 1839–1840 годах; его «коммерческую ценность» увеличил успех книги «Мелкие неприятности человеческой жизни», вышедшей в 1843 году с текстом Олд Ника (псевдоним Эмиля Форга) и иллюстрациями Гранвиля. Первый выпуск издания Хлендовского вышел в свет 26 июля 1845 года; Хлендовский начал печатание с уже готовых текстов, почерпнутых сначала из «Карикатуры» 1839–1840 годов, а затем из «Беса в Париже». Тем временем Бальзак вернулся в Париж из путешествия по Европе и в сентябре приступил к сочинению последней части. В окончательном издании эти очерки превратились в главы второй части: «Второе предисловие», «Мужья через два месяца», «Обманутое честолюбие», «Без дела», «Нескромности», «Грубые разоблачения», «Отсроченное блаженство», «Напрасные хлопоты», «Дым без огня», «Домашний тиран», «Признания», «Унижения», «Последняя ссора», «Провал», «Каштаны из огня», «Ultima ratio». Бальзак сначала опубликовал их под общим заглавием «Мелкие неприятности супружеской жизни» 2–7 декабря 1845 года в шести номерах газеты «Пресса», с тем чтобы потом предоставить Хлендовскому. Публикацию предваряет короткое предисловие Теофиля Готье, объясняющее, что публикуемые главы служат продолжением тех, которые уже выпустил Хлендовский, а также что в этой части роли поменялись и женщина из мучительницы превратилась в мученицу.

Бальзак читал верстку всех этих элементов отдельного издания и вносил туда правку до начала 1846 года. Выпуски Хлендовского выходили из печати до начала июля 1846 года, а вскоре (точная дата неизвестна, поскольку эта книга не была объявлена в еженедельнике «Bibliographie de la France») вышло и отдельное издание с 50 гравюрами и двумя с половиной сотнями рисунков в тексте, буквиц и т. д., выполненных Берталем. Бальзак внес в свой экземпляр некоторые исправления в расчете на переиздание, однако оно при его жизни в свет так и не вышло. В том же 1846 году, но чуть раньше (по-видимому, в мае-июне) увидело свет и другое, на сей раз неиллюстрированное отдельное издание «Неприятностей», также не объявленное в «Bibliographie de la France», но, в отличие от издания Хлендовского, выходившее не под контролем Бальзака. Дело в том, что еще в сентябре 1845 года финансовые затруднения заставили Хлендовского уступить часть прав на будущее издание «Неприятностей» издателям Ру и Кассане и их типографу Альфреду Муссену. Бальзаку эта сделка была не по душе, но противиться ей он не мог, однако и участия в подготовке этого издания не принимал, а потому, хотя оно и вышло из печати раньше издания Хлендовского, оригинальным изданием «Неприятностей» считается именно это последнее. На титульном листе издания Ру и Кассане было выставлено: «Физиология брака: Мелкие неприятности супружеской жизни», однако текст «Физиологии» в нем не напечатан и ее название использовано исключительно для привлечения читательского интереса, а также, возможно, чтобы намекнуть на связь новой книги с «физиологиями» начала 1840-х годов.

Судя по договору с Хлендовским, Бальзак предполагал напечатать «Неприятности» «в составе „Физиологии брака“». А из юридического документа, который Бальзак получил 22 ноября 1845 года от типографа Муссена (это было так называемое «предупреждение для должника» о необходимости выполнить долговые обязательства), известно, что Хлендовский получил от Бальзака разрешение издать «Неприятности» в качестве томов третьего и четвертого «Физиологии брака».

Тем не менее Хлендовский это намерение не осуществил; сходным образом и в выпущенный в августе 1846 года последний, 16-й том первого издания «Человеческой комедии» в раздел «Аналитические этюды» вошел всего один такой «этюд», а именно «Физиология брака». Возможно, причина в том, что это издание готовилось весной 1846 года, когда Бальзак путешествовал с Ганской по Италии и Швейцарии и не мог внести в текст коррективы, необходимые для объединения двух текстов в одном разделе «Человеческой комедии». Однако и письмо к Ганской, и договор с Хлендовским свидетельствуют о том, что объединение двух текстов входило в планы писателя. Правда, в каталоге, который он составил в 1845 году для второго издания «Человеческой комедии», «Неприятности» не упомянуты. Однако это может объясняться просто тем обстоятельством, что Бальзак планировал печатать их не отдельно, а в составе «Физиологии брака». А об их планируемом включении в состав «Человеческой комедии» можно судить, в частности, по самому тексту: сочиняя последнюю порцию очерков для «Прессы», Бальзак ввел в нее имена некоторых «повторяющихся персонажей», которые фигурируют во многих произведениях «Человеческой комедии»; ясно, что таким образом он хотел «привязать» «Неприятности» к основному ее корпусу. Кроме того, в тексте «Неприятностей» есть прямые указания на родство двух текстов: в главе «Ultima ratio» Бальзак замечает, что данное сочинение «относится к „Физиологии брака“, как История к Философии, как Факт к Теории» (с. 677). Есть в тексте и несколько других отсылок к «гнусным принципам „Физиологии брака“» (они отмечены в наших примечаниях). Наконец, еще более убедительна ссылка на ту правку, которую Бальзак в 1846 году внес в «Физиологию брака»: в нескольких местах он ввел в текст имена Адольфа, Каролины и даже госпожи де Фиштаминель, которых не было в предыдущих изданиях. На связь с «Физиологией брака» указывал и выпущенный в 1846 году рекламный проспект к изданию Хлендовского, где две бальзаковские книги о браке названы «альфой и омегой супружества».

Поэтому вполне логичным было решение издателя Уссьё, который в своем издании «Человеческой комедии» (т. XVIII, 1855) первым включил «Неприятности» в раздел «Аналитические этюды», где они идут следом за «Физиологией брака».

Уссьё не имел доступа к авторскому экземпляру издания Хлендовского, куда Бальзак, как уже было сказано, внес некоторые исправления, и счел более верным вставить в свое издание некоторые пассажи из того варианта текста, который был напечатан в сборнике «Бес в Париже» (именно поэтому в издании Уссьё у «Неприятностей» иной финал). Однако поскольку изъявлением последней авторской воли следует считать исправленный экземпляр издания Хлендовского, публикатор этого текста в авторитетном издании «Библиотека Плеяды» Жан-Луи Триттер выбрал для воспроизведения именно его, и наш перевод выполнен по этому изданию.

Исследователи женской участи в «Человеческой комедии» и бальзаковского отношения к женщине приходят к выводу, что в его сознании существовала некая утопия – представление об идеальном браке: это установление он считал необходимым, но желал, чтобы в его основе лежали и разум, и любовь. Утопичность подобного идеала Бальзак ясно сознавал, но не менее ясно он сознавал и другое: разум без страсти так же не может принести женщине абсолютного счастья в браке, как и страсть без разума. Доказательству этого тезиса посвящен роман «Воспоминания двух юных жен» (1842) – переписка двух подруг, одна из которых, Луиза, выходит замуж по страстной любви и оба раза терпит страшную неудачу (первого мужа замучила своей требовательностью, а второго ошибочно приревновала и с горя довела до смерти саму себя), а другая, Рене, выходит замуж по расчету и, не любя мужа, всю себя посвящает детям, пытаясь восполнить таким образом страсть, отсутствующую в ее браке. Обеим случается пережить моменты счастья, но участь ни той, ни другой счастливой не назовешь.

В этом и других романах, специально посвященных семейной жизни, Бальзак рассматривает предельные «романические» ситуации; здесь кипят роковые страсти, затеваются интриги, вынашиваются грандиозные замыслы. Здесь происходят великие трагедии супружеской жизни. Но великие трагедии случаются не со всяким и вообще происходят преимущественно в романах. А как протекает повседневная жизнь обыкновенных супругов, что мешает им быть счастливыми? Книга, которую Бальзак озаглавил «Мелкие неприятности супружеской жизни», – именно об этом, и потому читателю легче отождествить себя с ее героями. Легче даже сегодня, по прошествии двухсот лет. Конечно, все происходит в старинных декорациях и старинных костюмах, однако соотношение персонажей семейной драмы или комедии остается прежним.

Этой актуальности «Мелких неприятностей» весьма способствует их оригинальное устройство.

Выше уже было сказано, что у Бальзака почти все романы и новеллы в той или иной степени посвящены браку, но в романах речь идет об историях конкретных супружеских пар, и это дает читателю возможность думать, что судьба данной несчастливой пары – не правило, а исключение. Правда, уже «Физиология брака» оставляла в этом отношении мало иллюзий, поскольку, рассказывая о женах, наскучивших брачными узами, подспудно, а иногда и прямо объявляла каждому мужу: так будет и с тобой. Но в «Мелких неприятностях» Бальзак пошел еще дальше: в книге два главных героя, Адольф и Каролина, однако это вовсе не герои в классическом смысле слова, с определенной внешностью и определенным характером. В самом начале книги автор представляет своего персонажа следующим образом:

Может быть, это стряпчий при суде первой инстанции, может быть, капитан второго ранга, а может, инженер третьего класса или помощник судьи или, наконец, юный виконт. Но вероятнее всего, это жених, о котором мечтают все здравомыслящие родители, предел их мечтаний – единственный сын богатого отца!.. ‹…› Этого феникса мы будем звать Адольфом, каковы бы ни были его положение в свете, возраст и цвет волос.

А в газете «Пресса» 2 декабря 1845 года к публикации главы «Обманутое честолюбие» сделано примечание:

Каролина в этой книге воплощает типическую жену, а Адольф – типического мужа; автор поступил с мужьями и женами так, как журналы мод поступают с платьями; он создал манекены .

Во французском языке перед именами собственными артикль не употребляется, однако Бальзак порой прибавляет к именам главных героев «Мелких неприятностей» неопределенный артикль и называет их: un Adolphe, une Caroline, то есть один из Адольфов, одна из Каролин; в других местах к тем же именам прибавлены указательные местоимения: этот Адольф, эта Каролина. Любовник же всякой Каролины непременно именуется Фердинандом (меняются только их порядковые номера: за Фердинандом I следует Фердинанд II). Комментаторы отмечают в тексте хронологические или биографические неувязки: сначала Каролина единственная дочь, а на следующей странице у нее вдруг обнаруживается сестра, Каролина первой части родилась в Париже, а Каролина второй – провинциалка, Адольф первой части скорее всего рантье, а во второй части он второстепенный литератор, Каролина то кокетка и модница, то богомолка и ханжа. В главе «Обманутое честолюбие» фамилию Шодорей носит сам Адольф, и этот Адольф Шодорей издает газету; а чуть ниже, в главе «Грубые разоблачения», муж Адольф и газетчик Шодорей оказываются двумя разными лицами. Легко было бы списать эти неувязки на фрагментарность книги, создававшейся в спешке и по частям, но дело, думается, вовсе не в том. Если «Физиология брака», при всей ее новизне, в жанровом отношении была многим обязана предшествующим «Кодексам» и вообще полна заимствований из литературы XVIII века и более ранних эпох, то «Мелкие неприятности» – книга экспериментальная; недаром современный исследователь упоминает в связи с ней пьесу Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора», а современная исследовательница вообще называет эту книгу предвестницей основанного в 1960 году французского «Цеха потенциальной литературы» (OULIPO).

В самом деле, один из самых видных членов этой группы, великий выдумщик Раймон Кено в 1967 году написал маленькое произведение под названием «Сказка на ваш вкус», где сначала читателю предоставляется выбирать, кого он хочет видеть ее героями: три маленькие горошины, три длинные жерди или три хилых кустика, а затем определять их дальнейшие действия. Так вот, Бальзак за сто двадцать лет до Кено предоставляет своему читателю сходную свободу.

Реплика мужа, оценивающего вид жены перед поездкой на бал, передана следующим образом:

«Я никогда не видел тебя так прекрасно одетой. – Голубой, розовый, желтый, пунцовый (выбирайте сами) тебе удивительно к лицу» (с. 500).

Реплика мужа, рассказывающего жене о якобы выгодном коммерческом предприятии, в которое он собирается вложить деньги, звучит так:

«Ты хотела того! Ты хотела этого! Ты мне сказала то! Ты мне сказала это!..» Одним словом, вы в мгновение ока перечисляете все фантазии, которыми она столько раз надрывала вам сердце (с. 514), –

но сами фантазии опять-таки оставлены на усмотрение читателя. А когда дело доходит до записки, найденной женой и позволяющей уличить мужа в измене, то Бальзак приводит сразу четыре варианта этого любовного послания:

Первая записка сочинена гризеткой, вторая – знатной дамой, третья – претенциозной мещанкой, четвертая – актрисой; из числа этих женщин Адольф выбирает своих красавиц (с. 659).

Эта «вариативность» «Мелких неприятностей» напоминает о том, что нередко забывают: при всей традиционности тех литературных жанров, в которых он работал (роман, рассказ), Бальзак был самым настоящим новатором; система повторяющихся персонажей, переходящих из одного произведения в другое, в той форме, какую придумал и развивал он, также опередила свое время и предсказала некоторые открытия модернизма: ведь биографию своих персонажей Бальзак выстраивает нелинейно, зачастую нарушая хронологию и предоставляя читателю самому восстанавливать недостающие звенья.

Впрочем, «предсказывает» Бальзак не только модернизм и постмодернизм ХХ века, но и словесность, более близкую к его эпохе. При чтении некоторых пассажей «Мелких неприятностей» трудно отделаться от ощущения, что здесь в свернутом виде заложена будущая «Анна Каренина»: «Все женщины, должно быть, помнят об этой прескверной мелкой неприятности – последней ссоре, которая зачастую вспыхивает из-за сущего пустяка, а еще чаще – из-за непреложного факта, из-за неопровержимого доказательства. Это жестокое прощание с верой, с ребячествами любви, с самой добродетелью, пожалуй, так же прихотливо, как сама жизнь. Как и сама жизнь, оно протекает в каждой семье на свой особенный лад » (с. 658; курсив мой. – В. М .) – и в другом месте: «Адольф, подобно всем мужчинам, находит утешение в жизни общественной: он выезжает, хлопочет, занимается делами. Но для Каролины все сводится к одному: любить или не любить, быть или не быть любимой» (с. 620). Не берусь утверждать, что Толстой помнил о «Мелких неприятностях», когда сочинял свой роман, но вообще с произведениями Бальзака он был знаком хорошо, хотя отзывался о нем, как и о многих других авторах, разноречиво, в диапазоне от «чушь» до «талант огромный».

Разумеется, вариативность внутри одного и того же социального или профессионального типа разрабатывали также упомянутые выше юмористические «физиологии» начала 1840-х годов. Например, в коротких главках «Физиологии женатого мужчины» (1842), сочиненной знаменитым автором популярных романов Полем де Коком, описаны разновидности супругов: ревнивый, придирчивый, чересчур заботливый, ласковый на людях, но невыносимый за закрытыми дверями и проч. Однако все эти мужья преподносятся читателю как совершенно разные , бальзаковский же Адольф, хотя и вмещает в себя множество разных мужей, одновременно, как это ни парадоксально, остается одним и тем же персонажем.

Еще одна оригинальная особенность «Мелких неприятностей» заключается в том, что эта книга «обоеполая».

Хотя в «Физиологии брака», как уже говорилось, многие страницы проникнуты сочувствием к женщине, все-таки формально книга эта с начала до конца написана с точки зрения мужчины; это руководство для мужа – как не стать рогоносцем. «Мелкие неприятности», несмотря на многие совпадения отдельных сюжетов (таких, например, как взаимоотношения мнимо больной жены с врачом или рассказ о силе женской «трещотки»), построены иначе. В начале второй части Бальзак открыто объявляет о намерении соблюсти в своей книге интересы обоих полов и сделать ее «в большей или меньшей степени гермафродитом». На этом «гермафродитизме» «Мелких неприятностей» Бальзак настаивал начиная с конца 1830-х годов, однако формы его воплощения мыслил по-разному. 3 ноября 1839 года в газете «Карикатура» перед очередным фрагментом «Неприятностей» была напечатана следующая полушутливая, полусерьезная заметка, разъясняющая намерения автора (явно с его ведома):

Впрочем, в публикации «Карикатуры» этот принцип выдержан не вполне; из одиннадцати очерков только три представляют женскую точку зрения. В окончательном же варианте Бальзак избрал другой путь: не чередование женских и мужских глав, а разделение всей книги на две части, или, если подхватить «банную» метафору, на два отделения – мужское и женское. В середине текста, во «Втором предисловии» он признается, что у его книги есть две половины, мужская и женская: «ведь для того чтобы вполне уподобиться браку, книга эта обязана стать в большей или меньшей степени гермафродитом». Дидро в статье «О женщинах», которую Бальзак многократно цитирует в «Физиологии брака», упрекает автора книги «Опыт о характере, нравах и духе женщин в разные века» (1772) А. – Л. Тома в том, что книга его «не имеет пола: это гермафродит, у которого нет ни мужской силы, ни женской мягкости», то есть употребляет применительно к книге слово «гермафродит» с неодобрительной оценкой; Бальзак же, напротив, видит в «гермафродитизме» своей книги ее преимущество. Шутливый «гермафродит» вполне соответствует в этом смысле гермафродиту серьезному – Серафите, героине одноименного романа (1834), фантастическому существу, в котором смешаны не только свойства человеческие и ангельские, но также и начала мужское и женское. Серафита – воплощение единого человечества, очистившегося от скверны; впрочем, обычным людям она предстает в форме, доступной их чувствам: женщинам в виде мужчины Серафитуса, а мужчинам – в виде женщины Серафиты. Конечно, от этих мистических видений до иронических скетчей «Мелких неприятностей» – дистанция очень большая. И тем не менее «обоеполость» – структурообразующая и содержательная основа книги. В самом деле, если в первой части жена выступает преимущественно в роли глупой, сварливой и вздорной фурии, то вторая часть показывает, как отвратительно порой ведут себя мужья и сколько мелких, но в высшей степени чувствительных неприятностей они могут доставить своим несчастным женам грубостью и нечуткостью, бесталанностью и неверностью.

Бальзаковеды, как правило, говорят о «Мелких неприятностях» как о книге безрадостной, разочарованной и жестокой по отношению к супружеской жизни. Арлетт Мишель, автор диссертации о любви и браке в «Человеческой комедии», пишет, что если «Физиология брака» – книга человека, который может насмехаться над браком как он есть, потому что верит в само это установление, то «Мелкие неприятности» – книга человека, который в брак не верит вовсе, и потому насмешки его принимают безнадежно циничный характер. Тут современная исследовательница почти дословно повторяет то, что писали о «Мелких неприятностях» благонамеренные критики-современники; католический «Цензурный бюллетень» в феврале 1846 года осудил новое сочинение Бальзака в следующих словах:

нет ничего более печального и более тяжелого для чтения, чем этот рассказ об общественных язвах, исследованных с тем хладнокровием, с каким химик изучает яд, и сведенных к алгебраическим формулам и аксиомам, с последней из которых мы никак не можем согласиться.

Последняя же эта аксиома гласит: «Счастливы лишь те пары, которые устроили себе брак вчетвером».

На мой взгляд, дело в «Мелких неприятностях» обстоит вовсе не так безрадостно. Хотя в проспекте к изданию Хлендовского подчеркнута именно «боевая» составляющая книги: «Франция, чье призвание – войны, превратила брак в битву», – на самом деле «Мелкие неприятности» в гораздо большей степени, чем «Физиология брака», – книга о способах достижения супружеского мира, о том, как супругам состариться вместе если не в любви, то хотя бы в согласии. Мужу из «Физиологии брака» не придет в голову вопрос: как понравиться жене? как угадать «ее чувства, капризы и желания (три слова, обозначающие одну и ту же вещь!)» (с. 540). Жене из «Физиологии брака» тоже не придет в голову угодить мужу его любимыми «шампиньонами по-итальянски» (с. 637). Ощущение же безрадостности при чтении «Мелких неприятностей» возникает, возможно, потому, что, как тонко заметил бальзаковед Ролан Шолле, эта книга резко отличается от всех прочих произведений «Человеческой комедии» заурядностью своих персонажей. Любимые герои Бальзака – творцы, гении, исполины, люди, объятые сильнейшей, пусть даже пагубной страстью; но в «Мелких неприятностях» все обстоит иначе: эта книга – о посредственностях. Даже в «Физиологии брака» Бальзак упоминает «человека выдающегося, для которого написана эта книга» и таким образом поднимает планку. В «Мелких неприятностях» он ее опускает: и неприятности мелкие, и Адольф не более чем разновидность «провинциальной знаменитости в Париже» – посредственный литератор, не имеющий ни поэтического дара, ни сильных чувств, отличавших Люсьена де Рюбампре, героя одноименной части романа «Утраченные иллюзии» (1839).

Но зато тем самым и герои, и их проблемы становятся ближе к «среднему читателю». Супружеские споры по поводу воспитания ребенка; муж, всякую минуту донимающий жену вопросом: «А что ты делаешь?»; неделикатные мужья, при всех именующие жену «мамочкой», «киской» или «персиком», и жены, изводящие мужей упреками и подозрениями, – все это, казалось бы, мелочи (как и было сказано), но они порой способны испортить жизнь не хуже иных трагических происшествий. Свободное построение «Мелких неприятностей», где герои – манекены без определенных привычек, с которыми каждому читателю особенно легко отождествиться, делает эту книгу поучительной без занудства. Возможному отождествлению способствует и тот факт, что почти вся книга выдержана в настоящем времени: это не рассказ о завершившейся истории конкретного персонажа с конкретным характером, это вечно длящаяся история «всех и каждого», пустая рама, в которую каждый может вставить свое лицо. В еще большей степени, чем «Физиология брака», «Мелкие неприятности» – своеобразное пособие по практической психологии семейной жизни, только, в отличие от многих пособий, написанных профессиональными учеными, остроумное и блестящее.

Несколько слов о русской судьбе обоих произведений, вошедших в наш сборник.

Если во Франции издательская история «Физиологии брака» сложилась, как было сказано выше, весьма счастливо, то в России дело обстояло иначе. Первый перевод на русский язык фрагмента из «Физиологии брака» (и вообще из произведений Бальзака) был опубликован в «Дамском журнале» под названием «Мигрень» (текст взят из первого параграфа Размышления XXVI «О различных видах оружия»). Цензурное разрешение этого номера датировано 8 марта 1830 года. В тот момент «Физиология брака» была еще абсолютной новинкой. Под текстом русской публикации выставлено: «Из Physiologie du mariage». Автор не указан, и это вполне естественно. Бальзак к тому времени подписал собственным именем один-единственный роман «Последний шуан», и хотя, как сказано выше, для французской публики имя автора «Физиологии» не было загадкой, в России его вполне могли еще не знать. Практически одновременно, меньше чем через месяц, в журнале «Галатея» (цензурное разрешение 2 апреля 1830 года) в разделе «Смесь» появилась следующая заметка:

Рассказывают, что в Париже случилось недавно следующее ужасное происшествие: одна знатная дама сделалась в прошедшем месяце отчаянно больна; родственники собрались у ее постели. Настала полночь; всеобщее молчание прерывалось хрипением умирающей и треском дров, горевших в камине. Вдруг из камина выбрасывает с треском горящий уголь на средину паркета; умирающая внезапно вскрикивает, открывает глаза, вскакивает с постели и, схватив щипцами уголь, бросает в камин; сделав такое напряжение, она падает без чувств на пол; ее поднимают и относят на постель, где она вскоре и умерла. Родственники, значительно посмотрев друг на друга и потом на черное пятно, оставшееся на паркете от угля, приказали немедленно взломать пол, из-под которого вынули ящик. Но каково было их удивление, когда, открыв оный, они нашли в нем мертвую голову супруга покойницы, о котором до сих пор думали, что он остался в Испании!

Заметка подана как реальное происшествие, о каких русские журналы того времени в разделе «Смесь» рассказывали во множестве; так, на соседних страницах «Галатеи» находим рассказы о молодом человеке из Севильи, который «подобно совам, летучим мышам и т. п. видит только ночью, а днем выходит с проводником», и о сидящем в римской тюрьме «ужасном бандите Гаспарони», который «умертвил 143 человека». Ни Бальзак, ни «Физиология брака» в «Галатее» не упомянуты; между тем очевидно, что источником для нее послужил анекдот о происшествии в Генте из «Введения» к «Физиологии» (см. с. 60–61). Анонимный русский перелагатель опустил все то, что впоследствии служило отличительной чертой бальзаковской манеры и вызывало у одних читателей восхищение, а у других – резкое неприятие, а именно – страсть к подробностям в описаниях (то, что Пушкин называл «близорукой мелочностью французских романистов»). В заметке из «Галатеи» пересказана, в сущности, лишь фабула бальзаковской истории. Исходя из этого, можно предположить, что сотрудник «Галатеи» ориентировался даже не непосредственно на книгу Бальзака, а на сжатый пересказ этого эпизода в рецензии на нее Жюля Жанена, опубликованной в газете «Журналь де Деба» 7 февраля 1830 года.

Затем на несколько десятков лет история русской «Физиологии брака» полностью прервалась. В 1900 году в журнале «Вестник иностранной литературы» был опубликован перевод В. Л. Ранцова; Ранцов перевел книгу с начала до конца, но выпустил некоторые абзацы оригинала, например раблезианские пассажи из Размышления I, а в некоторых местах подверг текст Бальзака нравственной «цензуре»: афоризм «Каждой ночи потребно особое меню» превратился у него в максиму гораздо более вегетарианскую: «Каждый день должен быть своеобразен», а афоризм «Брак всецело зависит от кровати» вообще был заменен вопросом «В чем суть супружества?». После выхода этого перевода вновь наступила почти вековая пауза, и только после 1995 года, когда в издательстве «Новое литературное обозрение» был впервые опубликован наш перевод, «Физиология брака» в полном виде стала доступна русскому читателю.

Русская история «Мелких неприятностей» немногим богаче, чем у «Физиологии брака». 26 августа 1840 года в «Северной пчеле» под заголовком «Маленькие неприятности супружеской жизни. Статья Бальзака» была напечатана глава, которая позже получила название «Иезуитство женщин» (перевод был выполнен по публикации в газете «Карикатура»).

В 1846 году в сборнике «Бес в Париже» был напечатан под заголовком «Философия супружеской жизни в Париже» перевод тех глав, которые вошли в первую часть французского сборника «Le Diable à Paris».

В том же 1846 году «Библиотека для чтения» опубликовала в томе 74 под названием «Маленькие несчастия супружеской жизни» перевод (местами сокращенный до пересказа) тех глав, которые Бальзак напечатал в газете «Пресса» (перевод был выполнен стремительно: публикация в «Прессе» закончилась 7 декабря по новому стилю, а том русского журнала получил цензурное разрешение 31 декабря 1845 года по старому стилю).

Наконец, во второй половине XIX века вышли и два отдельных издания: в 1876 году в Москве в переводе Н. А. Путяты и в 1899 году в Санкт-Петербурге в переводе бабушки А. Блока Е. Г. Бекетовой (перевод вошел в том 20 собрания сочинений Бальзака в издании Пантелеева). С 1899 года «Мелкие неприятности супружеской жизни» на русском языке не издавались.

Перевод Путяты известен только по библиографическим указателям; в единственной библиотеке, где эта книга значится в каталоге (ГПБ в Санкт-Петербурге), ее «нет на месте с 1956 года», что же касается переводов Ранцова и Бекетовой, они интересны как факт истории перевода, но нелегки для чтения. Бекетова переводит фразу: «Милая моя, не надо так горячиться» как «Милая моя, с чего же ты пылишь?», а у Ранцова персонаж, способный «расслышать, как растут трюфели», превращается в человека, который «слышит, как растет в поле травка!». Использование слов, которые сейчас значат совсем не то, что сотню лет назад; некоторые не слишком удачные обороты (такие, как «любовь, осложненная изменою мужу» у Ранцова или «дутье, вогнанное внутрь» у Бекетовой) и, наконец, своеобразная «цензура», о которой уже шла речь выше, – все это зачастую делает бальзаковского повествователя в старых переводах смешным. Между тем он был ироничным и остроумным, но смешным – никогда.

Перевод выполнен по изданию: СН . Т. 11 (Physiologie du mariage) и 12 (Petites misères de la vie conjugale), где воспроизведен текст, напечатанный в издании Фюрна. В примечаниях использованы комментарии Рене Гиза к «Физиологии брака» и Жана-Луи Триттера к «Мелким неприятностям супружеской жизни». Для настоящего издания мой перевод «Физиологии брака», впервые опубликованный в 1995 году и с тех пор несколько раз переиздававшийся, выверен и переработан, а примечания значительно расширены, в том числе за счет указания на источники, неизвестные французским комментаторам.

Вера Мильчина